Мастерством и ремеслом никаким не занимался, если не считать письма «химией».
Одевался и раздевался быстро. Во время болезни, не помню, но думаю, он старался не отступать от одной и той же процедуры именно для того, чтобы проделать все быстро.
Случаев внезапного или систематического забывания обычных или заученных движений не было.
Излюбленные жесты и привычные движения – движения правой рукой во время речи вперед и вправо. Недавно видела изображение Ильича с правой рукой (во время речи): предплечьем вперед, но плечо прижато к туловищу – это неверно, так он не делал, – рука шла вперед, вытягивалась или закругленным движением и отходила от туловища.
Таких жестов, как битье кулаком по столу или грожение пальцем, никогда не было.
Здоровался обыкновенно. Помню, что в Горках поздоровался однажды с маляром на крыше дома – снял кепи и приподнял ее кверху.
Руку при встрече подавал самым обыкновенным образом.
Манерности, вычурности, странностей, театральности, рисовки в движениях не было.
Мимика и жестикуляция всегда были выразительны. Стали определенно живее во время болезни. Улыбался очень часто. Улыбка хорошая, ехидной и «вежливой» она не была.
Ух, как умел он хохотать. До слез. Отбрасывался назад при хохоте. Помню, например, хохот такой, когда кто-то приехав из Дагестана, привез карту и на вопрос, зачем нужно карта, ответил, что Мих. Ив. (Калинин) путает Дагестан и Туркестан.
Не было ли склонности к гримасничанью? Нет. Рассказывал Дмитрий Ильич, что в детстве очень старательно и выразительно пел «Жил был у бабушки», «Остались от козлика рожки да ножки». Порывистости или скованности в мимике и жестикуляции не было.
Ни так называемой «вежливой» улыбки или смеха, натянутости. Они были всегда очень естественны.
Голос был громкий, но не крикливый, грудной. Тенор.[129]Пел. Репертуар: «Нас венчали не в церкви», «Я вас люблю, люблю безмерно», «Замучен в тяжелой неволе», «Варшавянка», «Вставай, подымайся, рабочий народ», «Смело, товарищи, в ногу», «День настал веселый мая», «Беснуйтесь, тираны», «Vous avez pris Elsass et Latoraine»,[130] «Soldats dix-septieme».[131]
Говорил быстро. Стенографисты плохо записывали. Может быть, впрочем, и не потому, что быстро, или не столько потому, а потому, что 1) стенографисты у нас были тогда плохие и 2) конструкция фраз была у него трудная.
В сборнике «Леф»[132] есть статья, в которой авторы, разбирая структуру речи Ильича, приходят к выводу, что конструкция речи (фраз) латинская.
Ильич мне как-то говорил, что он в свое время очень увлекался латинским языком.
Голос выразительный, но не монотонный. Особенно выразительны и в отношении модуляции были его «zwischenrufe».[133] Я их как сейчас слышу.
Речь простая была, не вычурная и не театральная, не было «естественной искусственности», «певучая» типа французской речи (как у Луначарского, например), не было и сухости, деревянности, монотонности типа английской – русская речь посредине между этими крайностями. И она была у Ильича такая – посредине – типичная русская речь. Она была эмоционально насыщена (Ильич, как все Ильичи вообще, очень эмоционален), но не театральна, не надумана; естественно эмоциональна. Модулирования не были штампованно однообразны и стереотипны.
Плавная и свободная. Слова и фразы подбирал свободно, не испытывая затруднений. Правда, он всегда очень тщательно готовился к выступлениям, но, готовясь, он обдумывал не фразы, а план речи, обдумывал содержание, мысли обдумывал.
Говорил всегда с увлечением – было ли то выступление или беседа. Бывало часто – он очень эмоционален был, – готовясь к выступлению, ходит по комнате и шепотком говорит – статью, например, которую готовится написать. На прогулке, бывало, идет молча, сосредоточенно. Тогда я тоже не говорю, даю ему уйти в себя. Затем начинал говорить подробно, обстоятельно и очень не любил вставных вопросов. После споров, дискуссий, когда возвращались домой, был часто сумрачен, молчалив, расстроен. Я никогда не расспрашивала – он сам всегда потом рассказывал – без вопросов.
На прогулках часто бывали случаи, когда какая-нибудь неожиданная реплика показывала, что, гуляя, он сосредоточенно и напряженно думал, обдумывал и т. д.
"Лезет на живописную гору, а думает совсем не о горе, а о меньшевиках[134]" (см.: «Воспоминания» Эссен-Зверь[135]).
В этом же и беда была во время начала болезни. Когда врачи запретили чтение и вообще работу. Думаю, что это неправильно было. Ильич часто говорил мне и о своем критическом отношении к этому запрету: «Ведь они же (и я сам) не могут запретить мне думать». Он очень любил читать беллетристику. Чтение отвлекало бы от мыслей и перебивало бы их.[136]
Потребность высказаться, выяснить у него была всегда очень выражена. Помню случай, давно еще, до ссылки, когда он как-то говорил мне, что нужно было устроить явку каких-то тт. и я предложила свою квартиру, не спросив «кто и что». Вспоминая об этом, как-то он сказал: Что меня удивило – это что ты не задала ни одного вопроса.[137]
Случаев выпадения из памяти слов, фраз и оборотов или непонимания смысла и значения слов собеседника не было. Наоборот, необычайно быстро улавливал смысл и значение. Его записи – часто одним словом, одной фразой. Способности копировать речь и подражать звукам животных не было, насколько знаю. Не делал этого.
Дома, если какой-либо вопрос его сильно волновал, всегда говорил шепотком. Войну он ненавидел глубоко, например, – беды, которые она несет массам. Вообще он мягкий человек был. Вот эта формула Троцкого – ни мира, не войны. Как он боролся против нее, считая неправильной. А дома [шепотком?] «а вдруг?» – а вдруг все [же?].
Очень бодрый, настойчивый и выдержанный человек был. Оптимист.
В тюрьме был – сама выдержка и бодрость. Во время болезни был случай, когда в присутствии Ек<атерины> Ив<ановны>[138]я ему говорила, что вот, мол, речь, знаешь, восстанавливается, только медленно. Смотри на это, как на временное пребывание в тюрьме. Ек. Ив. не поняла[139]– говорит: «Ну, какая же тюрьма, что Вы говорите, Надежда Константиновна?»
Ильич понял – после этого разговора он стал определенно больше себя держать в руках.
Любил напевать и насвистывать.
Писал ужасно быстро, с сокращениями. Читать его трудно. Писал с необыкновенной быстротой, много и охотно. К докладам всегда записывал мысль и план речи. Записывал на докладах мысли и речи докладчика и ораторов. В этих записях всегда все основное было схвачено, никогда не пропущено.
Почерк становился более четким, когда писал что-либо (в письмах, например), что его особенно интересовало и волновало.
Письмо было связано и логически последовательно. Пропуск[140]букв (гласных часто) и слогов практиковал очень часто, в целях ускорения письма, так же как и недопись слова. Описки – нет, возможно, и были, но не часто.
Рукописи писал всегда сразу набело. Помарок очень мало. Копировать чужой почерк никогда не пробовал.[141]
Преобладания устной или письменной речи не было. По-моему, и та, и другая были развиты гармонично.[142]Легко и свободно и писал, и говорил.
Статистические таблицы, цифры, выписки писал всегда необычайно четко, с особой старательностью, – это «образцы каллиграфии». Выписывал их охотно, всегда и цифрами, и кривыми, и диаграммами, но никогда не диаграммами изобразительными (в виде рисунков). Так одна статья (1912–1913 г.) в полном собрании сочинений фигурирует как его статья и к ней диаграмма с рисунками. Это не его статья и диаграмма. Это мои. И диаграмма с рисунком – одно из доказательств.[143]
130
О том, как в репертуар Ленина-эмигранта попала эта «националистическая эльзасская песня», подробно рассказывала Н.К. Крупская в статье «Что нравилось Ильичу из художественной литературы», напечатанной в альманахе «Удар» (М., 1927. Кн. 1. С. 124–128) и впоследствии вошедшей в написанную Крупской «Биографию В.И. Лениа» (М., 1935): "К нам приходила на пару часов француженка-уборщица. Ильич услышал однажды, как она напевала песни. Это – националистическая эльзасская песня. Ильич попросил уборщицу пропеть ее и сказать слова, и потом нередко сам пел ее. Кончалась она словами:
(«Вы взяли Эльзасс и Лотарингию, но вопреки вам мы остаемся французами, вы могли онемечить наши поля. Но наше сердце – вы никогда не будете его иметь»). Был это 1909 год – время реакции, партия была разгромлена, но революционный дух ее не был сломлен. И созвучна была эта песня с настроением Ильича. Надо было слышать, как победно звучали в его устах слова песни: «Mais, notre coeur, vous ne l'aurez jamais!»
131
«Солдаты 17 полка» (фр.). Ср: «„Особенно нравился Ильичу Монтегюз. Сын коммунара – Монтегюз был любимцем рабочих окраин. Правда, в его импровизированных песнях – всегда с яркой бытовой окраской – не было определенной какой-нибудь идеологии, но было много искреннего увлечения. Ильич часто напевал его привет 17 полку, отказавшемуся стрелять в стачечников: „Salut, salut a vous, soldats de 17-me“ („Привет, привет вам, солдаты 17 полка“)“ (там же).»Солдаты 17 полка" (фр.). Ср: "«Особенно нравился Ильичу Монтегюз. Сын коммунара – Монтегюз был любимцем рабочих окраин. Правда, в его импровизированных песнях – всегда с яркой бытовой окраской – не было определенной какой-нибудь идеологии, но было много искреннего увлечения. Ильич часто напевал его привет 17 полку, отказавшемуся стрелять в стачечников: „Salut, salut a vous, soldats de 17-me“ („Привет, привет вам, солдаты 17 полка“)» (там же).
132
Имеется в виду специальный номер «Журнала Левого фронта искусств», посвященный языку Ленина. Понравившаяся Н.К. Крупской мысль развивалась в статье Б. Эйхенбаума «Основные стилевые тенденции в речи Ленина». См.: Леф. 1924 № 1(5). С. 57–70
134
Слова «а о меньшевиках» и указания на источник этих воспоминаний добавлены в машинопись от руки.
135
Мария Моисеевна Эссен (1872–1956) – участница социал-демократического движения, в советское время – партийный деятель. В многочисленных мемуарах Н.К. Крупской она фигурирует под «кличками» Зверь, Зверка. В этом эпизоде речь идет о совместном проведении досуга в 1904 г. в Швейцарии: «Усаживаемся на самой высокой точке. Ландшафт беспредельный, неописуема красота красок <…> Я настраиваюсь на высокий стиль и уже готова начать декламировать Шекспира, Байрона. Смотрю на Владимира Ильича: он сидит, крепко задумавшись, и вдруг выпаливает: „А здорово гадят меньшевики!“» (ЭсСЕИ М.М.
138
В машинопи и публикации 1989 г. слова «в пристутствии Ек<атерины> Ив<ановны>» заменены на – «в присутствии медсестры».
141
Так в машинописи. В рукописи соответствующий фрагмент настолько густо вымаран, что невозможно разобрать.
143
Имеется в виду статья «Сила рабочих партий в европейских парламентах» (1912), помещенная во второе и третье издание ленинского собрания сочинений (см.: ЛЕИИИ В.И. Собр. соч. Т. 15. М., 1930. С. 512–517). Из последующих изданий эта работа исключена.