Как-то моя блондинка-жена застала меня на подоконнике: совершенно голый, я стоял на самом краю и смотрел вниз. Внизу переливалась восхитительная бездна, украшенная сотнями огней. Стоило только сделать один шаг с горы, и я бы полетел, набирая скорость. Воздух ворвался бы в мои легкие, наполнив их чувством волшебной свободы. В тот раз как никогда я находился вблизи от собственного «Я». Но меня грубо стащили вниз. Жена плакала и называла сумасшедшим. Ей не дано увидеть то, что видел я.
И это люди называют шизофренией?
У догоревшего костра безмятежно спала Злата. Больше здесь никого не было. Ни Боба, ни Марта, ни Инги. На цыпочках, бесшумно, чтобы не потревожить спящую красавицу, я скользнул в чащу, стараясь, чтобы ни одна ветка не хрустнула под ногой. Ноздри раздувались, предчувствуя опасность. Где они? В глубине леса — слева, справа, впереди — раздавались едва слышные голоса. Впрочем, они вполне могли быть игрой воспаленного воображения. Голоса то приближались, то становились тише, я метался в трех соснах, надеясь поймать того, кто лишил меня покоя и сна, а кое-кого и жизни. Но, споткнулся о корягу… Даже в погоне за призраками я не смог удержать победу.
В россыпи прохладной росы чуть примятая трава казалась хрупкой и драгоценной. Время остановилось. Мне вдруг стало совершенно безразлично, кто умер вчера, кто умрет сегодня, а кто найдет свою погибель завтра. Мозгоед прав: только смерть открывает наше истинное «Я». И в тот самый последний миг, когда вглядываешься в жизнь, пытаясь ее запомнить, вдруг понимаешь — все неважно. Важно лишь, кто ты и с чем покидаешь этот суетный и изменчивый мир.
— Хорошо лежишь, — армейский ботинок остановился в сантиметре от моего лица. Казалось, что его хозяин раздумывает — наступить или нет.
— Где вы были, Боб? — на всякий случай я отодвинулся. — Не мог вас найти!
— Иногда человеку нужно уединиться и подумать о вечном, — осклабился Боб. — Лично мне в такие минуты очень хочется оставить свой след на планете, чтобы благодарные потомки помянули при случае — дескать, был такой хороший парень Четвертаков! Что же касается твоего вопроса — мы были в кустах.
— Втроем?
— На каждого по кусту. И опережая твой следующий вопрос: наши биологические часы идут в едином режиме. Что ты хочешь, пять лет вместе!
На его лице застыла фальшивая приязнь.
— Вставай, док! Нас ждут великие дела!
****Утренний синдром для женщины — это настоящая катастрофа. Злата долго просыпалась, зевала, потом минут пятнадцать расчесывала спутанные волосы и примерно столько же чистила зубы. Все под страшные вопли: «Ой, какая я страшная! Какая сволочь меня так рано разбудила?! Кто-нибудь мне нальет кофе?! Откуда взялись эти рыжие муравьи?! А! Они еще и кусаются! Я хочу пи-пи! Подождите меня! Я еще не выпила свой кофе! Кстати, где он? Тигренок, куда ты? Только не уходи!»
Мы сидели на пригорке и ждали… Пока она почистит зубы, расчешет волосы, сделает пи-пи, приготовит кофе, выпьет его, отобьется от комаров и муравьев, и, наконец, будет готова.
— Слушай, а ты тоже так долго собираешься? — спросил я Ингу.
— Я же лесбиянка, — флегматично отозвалась она. — Ты забыл?
— А есть разница? Ну, между женщиной и лесбиянкой?
— Разница есть, только ты все равно не поймешь.
— Почему?
— Потому, что ты не женщина и не лесбиянка.
Наконец, Злата сообщила, что она, в принципе уже собралась, и мы отправились в путь.
— Слушайте, может, я спятил, но мне кажется, что мы идем обратно, — признался я спустя час.
— Ты спятил, док, — спокойно ответил Март. — После того, что мы пережили, нормальным остаться просто невозможно. Лес — он одинаковый, тут каждая последующая елка похожа на предыдущую.
— Ты меньше думай, быстрей шагай, — весело подхватил Боб. — Можешь даже песню спеть, не возражаю. И вообще! Как самый старший из нас ты должен показывать дорогу, так что милости просим, вперед.
Я было заикнулся, что вчера дорогу указывала Инга, но наткнулся на решительный взгляд Четвертакова. В этом взгляде был какой-то подвох, но я не мог пока понять, в чем, собственно, заключался. Злата угрюмо молчала, вяло отбиваясь от комаров и мошек. Наша звездочка тем временем старательно изучала замшелую плесень на искореженном дереве. Несмотря на то, что плесень имела отвратительно трупозный вид, Инге она нравилась больше всего на свете. Интересно, что бы на сей счет сказал дедушка Фрейд?!
— Вперед, док! — Кулак Боба вошел точно под лопатку. — Ты теперь — командир нашего славного и маленького отряда.
Ну, ладно. Вперед, так вперед. Шел отряд по берегу, шел издалека. Допустим, кое-кто еще в детстве не наигрался в пионеров. В ряды юных ленинцев меня приняли самым последним, поэтому я многое упустил. Но до сих пор уверен: всегда быть первым! — глупый девиз. Зачем изображать из себя Данко, если все равно никто не оценит, разве что торговцы человеческими органами?!
Но именно этим я сейчас и занимался — изображал Данко, ведущего свой народ к теплу, свету и общечеловеческому счастью. Только путь мы выбрали тупиковый. Собственно, мне было все равно, в каком направлении двигаться. Кругом пеньки и елки. Относительно этого дерева у меня особые ассоциации. Была у меня пациентка, Катя Измайлова, — полный и безнадежный трудоголик. Работала по двадцать четыре часа в сутки и каждый раз удивлялась, почему сутки так быстро заканчиваются. Понятное дело, иногда срывалась. Начинала плакать и угрожать: «Ах, вы меня не любите?! Ах, вы меня не хотите?! Ах, я вам надоела?! Тогда уйду в лес и буду там ёлкой». И ведь что самое интересно, однажды она действительно ушла в лес. Мне позвонил Катин начальник, который и привел ее ко мне в свое время. Как потом выяснилось, начальник жить без Кати не мог во всех смыслах — и в личном, и в профессиональном. «Дэн, поехали ее искать! Пропадаю…» Лесов в Подмосковье — тьма тьмущая. Но он и слышать ничего не хотел — поехали, и все тут. Кстати, начальник тоже числился среди моих пациентов, что к данной истории почти не имеет отношения. В общем, поехали. Как он нашел Катю, до сих пор не понимаю. Наверное, любой шизофреник чувствует другого на сотню километров.
В общем, стояла наша Катя посредине полянки, увешанная новогодней мишурой и стеклянными шариками, и чувствовала себя абсолютно счастливой. В лесу, между прочим, было минус десять, но Катя этого не замечала — елки не мерзнут. Пойти домой наотрез отказалась. Пришлось водить вокруг нее хороводы и петь дурными голосами: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла». Потом Катя вышла замуж за своего шефа и прибрала фирму мужа к рукам. Дальнейший «хэппи-энд» нетрудно предугадать — развод и сейф между кроватями.
Что ни говори, а ёлки мне нравились. Особенно светло-зеленые кисточки, которые можно жевать вместо «орбита». Вкусно, а главное, полезно. Я только-только потянулся за одной такой кисточкой, как Март насмешливо скомандовал:
— Левее, док.
Я послушно свернул влево. Прошли еще пару сотен метров. Девчонки здорово отстали. Март и Боб, напротив, держались рядом и подталкивали, подталкивали, подталкивали.
— Лучше здесь пройти, — посоветовал Боб, указывая на болотистый мох. — По кромочке передвигайся. Дай рюкзак подержу,
Автоматически я протянул ему свои припасы. Вроде действительно мох впереди. Безопасно.
Первый шаг.
Пока все идет хорошо.
Второй шаг.
Надо бы палку какую-нибудь приспособить… Да где ж ее возьмешь?!
Третий шаг. Хлюп!
Нога зачерпнула болотной жижи.
От неожиданности я дернулся и тут же потерял опору под собой, рухнув в болото.
— Хороших тебе снов, док! — Четвертаков осторожно приблизился к черной кромке, которая уже затягивалась обманчиво плотной зеленойряской. — Не нужно совать нос туда, куда не надо. И тогда все будет просто отлично. Счастливо оставаться!