Отчего-то Говарду я верил. Он сознавал, что нам угрожает новый, неведомый ужас, и каким-то сверхъестественным образом уловил его слабые стороны.
Впрочем, должен признать, что, когда из кухни донеслись пронзительные вопли, моя вера в друга слегка пошатнулась. Послышалось низкое рычание — никогда бы не поверил, что человеческая глотка способна издавать такие звуки! — и исступленные увещевания Говарда:
— Отпусти, говорю! Ты что, совсем спятил? Слушай, мы же тебя спасли! Оставь, говорю, оставь мою ногу! А-а-а-а-а!
Говард, пошатываясь, ввалился в комнату. Я метнулся вперед и подхватил его. Он был весь в крови, лицо — бледно как смерть.
— Да он просто буйнопомешанный, — простонал Говард. — Бегал по кухне на четвереньках словно собака. Наскочил на меня — и чуть не загрыз. Я-то отбился, но я ж весь искусан. Я ударил его в лицо — и уложил наповал. Убил, чего доброго. Он все равно что животное — я вынужден был защищаться.
Я довел Говарда до дивана и опустился на колени рядом с ним, но он отверг мою помощь.
— Да не отвлекайся ты на меня! — приказал он. — Быстро найди веревку и свяжи его. Если он придет в себя, нам придется драться не на жизнь, а на смерть.
То, что последовало дальше, походило на ночной кошмар. Смутно вспоминаю, как вошел в кухню с веревкой и привязал беднягу Уэллса к стулу, затем промыл и перевязал раны Говарда и развел огонь в камине. Помню также, что позвонил доктору. Но в голове моей все перепуталось, не могу воскресить в памяти ничего доподлинно — вплоть до прибытия высокого степенного джентльмена с добрым, сочувственным взглядом, чья манера держаться уже успокаивала не хуже болеутоляющего.
Он осмотрел Говарда, покивал и заверил, что раны несерьезны. Затем осмотрел Уэллса — и на сей раз кивать не стал.
— У него зрачки не реагируют на свет, — медленно объяснил доктор. — Необходима срочная операция. И, скажу вам откровенно, не думаю, что нам удастся его спасти.
— А эта рана в голове, доктор, — это пулевое ранение? — осведомился я.
Врач нахмурился.
— Я глубоко озадачен, — вздохнул он. — Разумеется, это след от пули, но ему полагалось бы уже частично затянуться. Отверстие ведет прямо в мозг. Вы говорите, что ничего об этом не знаете. Я вам верю, но я считаю, что необходимо немедленно известить власти. Объявят розыск убийцы; разве что, — доктор помолчал, — разве что бедняга сам себя ранил. То, что вы рассказываете, в высшей степени любопытно. Невероятно, что он мог ходить еще много часов. Кроме того, рана явно была обработана. Следов запекшейся крови не видно.
Врач задумчиво прошелся взад-вперед.
— Будем оперировать здесь — и немедленно. Ничтожный шанс у нас есть. По счастью, я захватил с собой инструменты. Освободите этот стол, и… вы сможете подержать мне лампу?
Я кивнул.
— Попытаюсь.
— Отлично!
Доктор занялся приготовлениями, а я размышлял, надо ли звонить в полицию.
— Я убежден, что он сам себя ранил, — сказал я наконец. — Уэллс вел себя в высшей степени странно. Если вы согласитесь, доктор…
— Да?
— Пока лучше молчать об этом деле, а уж после операции — посмотрим. Если Уэллс выживет, вовлекать беднягу в полицейское расследование не понадобится.
Доктор кивнул.
— Хорошо, — согласился он. — Сперва прооперируем, потом решим.
Говард беззвучно смеялся со своей тахты.
— Полиция, — глумился он. — Что она может против тварей из Маллиганского леса?
В его веселье ощущалась зловещая ирония, немало меня обеспокоившая. Ужасы, что мы испытали в тумане, казались невероятными и нелепыми в высокоученом присутствии невозмутимого доктора Смита, и вспоминать о них мне совсем не хотелось.
Доктор отвлекся от инструментов и зашептал мне на ухо:
— Вашего друга слегка лихорадит; по всей видимости, он бредит. Будьте добры, принесите мне стакан воды, я смешаю ему успокоительное.
Я кинулся за стаканом, и спустя мгновение Говард уже крепко спал.
— Итак, приступим, — скомандовал доктор, вручая мне лампу. — Держите ее ровно и сдвигайте по моей команде.
Бледное, бесчувственное тело Генри Уэллса лежало на столе (мы с доктором загодя убрали с поверхности все лишнее). При мысли о том, что мне предстоит, я затрепетал: мне придется стоять и наблюдать за живым мозгом моего бедного друга, когда доктор безжалостно откроет его взгляду.