— Дело не в том, что она их ненавидела, — она скорее боялась их.
— И еще она совершенно не могла терпеть американские фильмы.
— Вы же знаете, у нее всегда был хороший голос, но она даже не пыталась хоть как-то развить его.
— В отпуск она ездила куда-то на Лазурный берег — не знаю, правда, куда именно.
— И всегда так боялась растолстеть!
— Именно поэтому никогда и не ела как следует.
Трелковский в общем разговоре участия не принимал, но внимательно вслушивался в каждое произносимое слово, время от времени отхлебывая из стакана. Все, что говорилось, каждая крупица информации о Симоне Шуле, была для него самым настоящим откровением. Вот, значит, что — она терпеть не могла этого и обожала то! Как все это странно! И как же нелепо умирать, когда имеешь собственное мнение по поводу всего, что тебя окружает! Во всем этом чувствовалась какая-то абсолютная несообразность, противоестественность.
Он чуть подался вперед и стал задавать гостям вопросы, надеясь побольше разузнать о бывшей жиличке своей квартиры, делая про себя маленькие пометки, сравнивая ее вкусы со своими собственными. Когда они совпадали, ему почему-то было приятно. Но это случалось нечасто. Например, она презирала джаз, тогда как ему самому он нравился. Обожала Колетт, а он так и не удосужился прочитать хотя бы одну из написанных ею книг. К Бетховену, равно как и вообще к симфонической музыке, он относился с полным равнодушием, а Лазурный берег был той частью Франции, которая его совершенно не интересовала. Но он настойчиво продолжал задавать вопросы, пытаясь выведать у окружающих все, что только можно, и чувствуя удовлетворение, когда обнаруживались хотя бы малейшие признаки сходства их вкусов.
Молодой человек, хозяин квартиры, пригласил одну из девушек на танец; потом кто-то другой пригласил Стеллу. Трелковский подлил себе из бутылки — он уже слегка опьянел. Третий мужчина, который не танцевал, попытался было завязать с ним разговор, однако он отвечал односложно. После первого танца Стелла подошла к нему и спросила, не хочет ли он с ней потанцевать. Трелковский принял предложение.
Вообще-то он танцевал редко и довольно неумело, однако алкоголь подогрел его энтузиазм. Так они продержались несколько медленных мелодий подряд, причем танцевали действительно медленно, крепко сжимая друг друга в объятиях. Трелковский уже дошел до той точки, когда ему было безразлично, что могут подумать о нем другие люди. Внезапно он услышал, как девушка шепчет ему на ухо и спрашивает, не хочет ли он, чтобы она пошла потом к нему домой. Он резко затряс головой: что она подумает, если узнает его адрес! Стелла ничего не ответила, но по ее молчанию он понял, что она расстроилась, и потому, прижавшись вплотную к ее голове, прошептал:
— А мы не можем пойти к тебе?
Явно успокоившись, девушка улыбнулась и пробормотала: — Ну, конечно…
Наверное, ей и самой пришлась по вкусу эта мысль, потому что она еще плотнее прижала к себе его плечи. Трелковский определенно не понимал ее.
В квартире Стеллы все указывало на то, что здесь живет именно женщина. На стенах висели репродукции картин Мари Лоренсин, рядом с которыми мирно уживались отполированные до блеска морские ракушки и иллюстрации, вырезанные из женских журналов. Пол был покрыт циновкой из плетеной соломы; шкаф украшали бутылки самых разнообразных расцветок. В квартире имелась только одна комната, а кровать располагалась в нише у стены.
Стелла лениво растянулась на ней, и он последовал ее примеру — ему было ясно, чего именно от него ждут в этот момент. Он принялся расстегивать ее платье, но пальцы действовали неумело, а потому ей пришлось помогать ему. Сейчас ее лицо показалось ему как никогда вульгарным. Девушка явно прекрасно понимала, что вскоре должно произойти и искренне наслаждалась каждой минутой в предвкушении удовольствия.
Несмотря на долгое воздержание, Трелковский никак не мог достичь нужного уровня возбуждения — возможно, сказывалось воздействие выпитого, а может, просто потому, что женщина эта по какой-то причине пугала его.
Сама же Стелла казалась гораздо более возбужденной, чем он. Она даже расстегнула ему ремень и стащила с него брюки; а потом сняла и трусы. До него донесся звук собственного голоса, когда он глуповато проговорил:
— Ну вот, значит так…
Наконец он крепко сжал ладонями ее груди, которые оказались столь желанной для него сейчас опорой, и не без труда взгромоздился на нее. Затем он закрыл глаза — очень хотелось спать.
Стелла дрожала всем телом, потом коротко вскрикнула и укусила его. Трелковского позабавила мысль о том, что ради создания иллюзии страсти она готова зайти столь далеко. Действуя подчеркнуто методично, он вошел в нее, по привычке воображая, будто имеет дело со знаменитой кинозвездой. Затем видение кинозвезды пропало, уступив место девушке из булочной, где он обычно покупал хлеб, когда жил в своей прежней крохотной комнатенке. Тело Стеллы изгибалось под ним дугой.