— Да, наверное, пожалуй… — пробормотал Трелковский.
— Так вы что, русский? Вы натурализовавшийся гражданин?
— Нет, я родился во Франции.
— И в армии служили?
— Меня демобилизовали из-за несчастного случая.
— Можно взглянуть на ваши документы?
Трелковский извлек из бумажника карточку, и старший инспектор принялся внимательно ее разглядывать. Когда он возвращал ее назад, по его лицу можно было догадаться, что он рассчитывал обнаружить в ней нечто явно подозрительное.
— Небрежно вы как-то с личными документами обращаетесь, — буркнул он. — Вон, даже уголок надорван.
Трелковский скорбно улыбнулся, полагая, что это будет воспринято как разновидность извинения.
— Ну, что ж, — проговорил старший инспектор, — на сей раз я отпускаю вас, ограничившись всего лишь предупреждением. Но чтобы я больше не слышал ни о каких жалобах на вас. Я не могу позволить, чтобы люди, которые думают только о себе, нарушали покой остальных.
Взмахом руки старший инспектор дал понять, что разговор окончен — он и так, дескать, потратил на него слишком много времени.
По пути к себе в квартиру Трелковский остановился у консьержки — та через окно наблюдала за приближением жильца, как обычно, ни малейшим движением не подавая признаков того, что узнает его.
— Мне бы хотелось знать, кто именно подал на меня жалобу, — сказал он. — Вы не знаете, кто это сделал?
Ее губы сжались в тонкую линию.
— Если вы не мешаете другим людям, на вас никто не станет жаловаться, — процедила женщина. — Так что вам некого винить, кроме как самого себя. Что же до меня, то мне об этом ничего не известно.
— Но это хотя бы была официальная жалоба? — не унимался Трелковский. — Что-то вроде того, с чем ко мне приходила тогда та старуха? Вы сами подписывали эту бумагу?
Консьержка подчеркнуто пренебрежительно отвернулась от него, как если бы не могла больше выносить его присутствия.
— Я уже сказала вам, что ничего не знаю обо всем этом. И прекратите приставать ко мне со своими вопросами; мне больше нечего вам сказать.
Да, чтобы избежать преследования соседей, ему придется действовать быстро и решительно, поскольку сеть все больше затягивалась. Но это было непросто. Он пытался вести себя нормально, как раньше, но постоянно ловил себя на мысли, что делает нечто такое, чего никогда бы не совершил прежде, или думает о чем-то, совершенно чуждом ему. Получалось, что он уже перестал быть прежним Трелковским. А что такое — Трелковский? Как ему получить ответ на этот вопрос? Ему следовало обнаружить, найти самого себя, чтобы иметь перед собой надежный ориентир и в следующий раз не сбиться с верного курса. Но как это сделать?
Он совершенно перестал видеться со своими старыми друзьями и не посещал те места, в которых бывал раньше. Он вообще постепенно становился расплывчатой тенью человека, вычеркнутого из жизни своими же соседями. Зато на месте его настоящей, подлинной личности они планомерно создавали зловещий силуэт Симоны Шуле.
«Я должен снова найти себя самого!» — неустанно повторял он себе.
А в самом деле, существовало ли в реальности нечто такое, что могло принадлежать исключительно ему одному, что делало его вполне конкретной личностью, индивидуальностью? Что вообще отличало его от всех остальных людей? Что было его этикеткой, наклейкой, на которую можно было бы при случае сослаться? Что позволяло ему думать и считать: это — я, а это — не я.
Тщетно Трелковский бился над этой загадкой и потому в конце концов был вынужден признать, что не знает ответа ни на один из этих вопросов. Потом он попытался припомнить свое детство; наказания, которым подвергался когда-то; мысли, которые приходили ему в голову, однако во всем этом не было ничего оригинального, чего-то исключительного, по-настоящему уникального. С другой стороны, то, что казалось ему сейчас самым важным, — поскольку воспоминания об этом отчетливо сохранились в его сознании, — было связано с одним инцидентом, однако едва ли это можно было назвать тем самым путеводным маяком, который способен осветить путь к его индивидуальности.
Однажды, еще в школе, Трелковский попросился выйти в туалет, а поскольку потом довольно долго не возвращался, учитель послал маленькую девочку посмотреть, что с ним случилось. Когда же он наконец вернулся в класс, учитель посмотрел на него и сказал — громко так, чтобы всем было слышно: