Трелковский стоял ошеломленный.
— Никаких жалоб я не подавал! — гневно произнес он.
Женщина тут же ударилась в слезы и едва не завалилась на худенькую фигурку девушки, которая так же пристально всматривалась в его лицо.
— Кто-то подал на меня жалобу, официальную петицию, — проговорила женщина. — Сегодня утром я получила эту бумагу. Но это не я — это она производит весь этот шум. На протяжении всей ночи.
— Кто это — «она»? — еще более изумленным голосом спросил он.
— Та старуха. Это ужасная старуха, месье. Она делает все, лишь бы досадить мне. И все лишь потому, что моя дочь инвалид…
Она подняла подол длинной юбки, скрывавшей ноги девушки, и указала на тяжелый ортопедический башмак на ее левой ноге.
— Она ненавидит меня за то, что у меня дочь инвалид. А теперь я получаю это письмо, в котором говорится, что я якобы всю ночь не даю людям уснуть! Скажите, это правда не вы, месье? Не вы подали эту жалобу?
— Разумеется, не я, — проговорил Трелковский. — Говорю вам, что не подавал никому никаких жалоб.
— Значит, это она. Я спрашивала внизу, но они тоже отказываются. Указывают на вас. Но это наверняка та старуха.
Женщина заливалась слезами, голос ее дрожал, временами становясь почти неслышимым.
— Месье, я никогда не шумлю. Каждый вечер рано ложусь в постель. Я не такая, как она. Если бы я была такая, как она, то давно бы, еще раньше, подала бы на нее жалобу. Она старуха, месье, и, как всем старухам, ей не спится по ночам, а потому без конца ходит по своей квартире, передвигает мебель, мне не дает спать — и моей дочери тоже. Месье, мне с таким трудом удалось отыскать эту дыру, которую мы называем жильем, я даже распродала все свои драгоценности, работала до кровавого пота, и если эта старуха выкинет нас на улицу, я даже не знаю, куда нам податься. Месье, вы знаете, что она сделала?
Трелковский покачал головой, но женщина, похоже, и не ожидала от него ответа, потому что сразу же, без малейшей паузы, продолжила свой рассказ.
— Она приладила половую щетку к моей двери, чтобы я не могла выйти наружу. Подсунула ее под дверную ручку — вы же понимаете, что это было сделано нарочно, — и когда я сегодня утром хотела выйти, то не смогла открыть дверь. Я дергала, дергала ее, даже что-то потянула у себя в плече. Боже, что это были за кошмарные дни! И вы знаете, что она сказала мне потом? Она сказала, что это получилось совершенно случайно! А сейчас вот подала на меня эту петицию, так что придется обратиться в полицию. Если она добьется того, что меня выкинут на улицу…
— Но она не может выкинуть вас на улицу, — сказал Трелковский, всем сердцем сочувствуя несчастной женщине. — Она не имеет права сделать что-либо подобное.
— Вы в самом деле так думаете? Месье, честное слово, я никогда не шумела, даже самую малость…
— Даже если бы и шумели, она все равно не имеет права сделать ничего подобного! Они не могут выставить вас за порог, если вам больше негде жить. Она не может этого сделать…
Казалось, женщина немного успокоилась. Изредка вздрагивая от рыданий, она поблагодарила Трелковского и стала спускаться по лестнице, по-прежнему тяжело опираясь на руку дочери.
Но где жила эта странная гостья? Трелковский свесился через перила, намереваясь посмотреть, куда она пойдет, однако на нижнем этаже обе женщины не остановились и вообще исчезли еще до того, как он успел что-то узнать.
Вернувшись к себе в квартиру, он побрился и оделся, намереваясь отправиться к себе в офис, однако ни на секунду не переставая думать об этой истории с жалобой. Когда он постарался максимально объективно обдумать ее, она показалась ему весьма подозрительной. Во-первых, он даже не знал, где жила эта женщина; во-вторых, ему показалось странным, чтобы жильцы под ним — домовладелец и его жена — именно его назвали как возможного жалобщика. А может, они таким образом хотели намекнуть, что ожидает его самого, если он не перестанет беспокоить соседей? Не желая думать об этой женщине ничего плохого, он все же спросил себя, не могло ли быть так, что ей просто заплатили, чтобы она пришла к нему и разыграла всю эту сцену? И о какой старухе она говорила? Он ни разу не видел в доме никого, кто хотя бы отдаленно соответствовал данному описанию. Что-то во всей этой истории явно казалось фальшивым.
По лестнице он спускался как можно тише. Ему не хотелось в это утро встречаться с месье Заем. Как всегда, перед рядами почтовых ящиков во дворе он совершил акт ложного коленопреклонения, чтобы посмотреть, не было ли каких-либо поступлений. Оказалось, его ждали два письма.
Одно было адресовано мадемуазель Шуле, тогда как другое — ему самому. Он уже не в первый раз получал корреспонденцию, адресованную предыдущей жиличке. Поначалу он испытывал некоторые колебания по поводу того, следует ли вскрывать эти письма, однако постепенно любопытство все же пересилило изначальную щепетильность. Он даже убедил себя в том, что просто обязан проверить, не содержится ли в них нечто важное, и с тех пор стал открывать все письма подряд.
В том письме, что было адресовано лично ему, ничего существенного не содержалось — какие-то отпечатанные на ротаторе рекламные объявления. Он смял листки в тугой шар и, выходя, выбросил в мусорный бак. Затем прошел в кафе на противоположной стороне улицы, чтобы выпить чашку утреннего кофе. Официант любезно поприветствовал его.
— Кофе? Нервы сегодня не беспокоили? Или, может, шоколад?
— Да, шоколад, — кивнул Трелковский. — И сухой тост, даже два.
Не успел официант еще выполнить заказ, как он снова подозвал его.
— Да, и принесите мне пачку «галуаз».
Жестом беспредельного сожаления официант развел руками.
— Извините, месье, в настоящий момент у нас не осталось ни одной пачки. Придется специально сходить для вас в ларек.
Трелковский пожал плечами.
— А что у вас есть?
— «Житан» — крепкий вирджинский табак. Мадемуазель Шуле всегда их курила. Принести пачку?
— Хорошо, давайте «житан». Но только без фильтра.
— Правильно, она тоже любила такие.
Трелковский оторвал край адресованного Симоне Шуле письма и стал читать.
«Мадемуазель, надеюсь, вы простите мне мою смелость за то, что я пишу вам. Дело в том, что наш общий друг, Пьер Арам, дал мне ваш адрес и сообщил, что вы, возможно, располагаете информацией которая представляет для меня крайний интерес. Я живу в Лионе и работаю клерком по продаже книг. Однако причины личного свойства вынуждают меня вскоре переехать в Париж. Мне предложили работу в книжном магазине, расположенном в доме номер 80 по улице Виктории. Ответ владельцам этого магазина я должна дать в течение недели, однако до сих пор так и не смогла прийти к какому-либо конкретному решению, поскольку буквально только что получила еще одно предложение — от магазина, который находится в доме номер 12 по улице Вожиро. Я недостаточно хорошо знаю Париж, и ни один из этих магазинов мне не известен. С учетом того, что продавцу полагаются комиссионные от продажи, мне, естественно, хотелось бы заблаговременно осведомиться о возможностях обоих магазинов.
Пьер сказал мне, что вы будете настолько любезны, что лично проверите оба этих магазина и сообщите мне свое мнение о них, чтобы я могла принять окончательное решение.
Я отлично понимаю, что своей просьбой причиняю вам определенные неудобства, однако я была бы крайне признательна вам, если бы вы оказали мне эту услугу и написали, что думаете на этот счет, причем сделали это не откладывая. К письму прилагаю конверт с маркой и моим адресом. Заранее искренне благодарю вас за помощь и т. д. и т. п…»
Письмо было подписано полным именем и фамилией с указанием адреса — скорее всего, какая-то женщина или, что еще более вероятно, молоденькая девушка. В конверте также лежал чистый, сложенный конверт, о котором она упоминала в письме.
— Что ж, придется мне самому ей ответить, — пробормотал Трелковский. — Думаю, сделать это будет нетрудно.
8. Стелла
Трелковский выходил из кинотеатра, в котором смотрел фильм о жизни Луи XI. С тех пор, как он начал читать исторические романы, оставшиеся в квартире после Симоны Шуле, его просто зачаровывало все, что имело отношение к истории. На углу улицы неподалеку от кинотеатра он увидел Стеллу.