Да, такое дело… даже сказать-то неприлично — ему снились города. Очень конкретные. Это были лучшие сны, даже лучше, чем когда летаешь. Мощные, громадные города — иногда их названия совпадали (как-то знал во сне) с названиями здешних городов, но мало им соответствовали — были даже не лучше, а другого порядка. Он же по миру поездил, мог сравнить. Лондон во сне был и выше, и шире — там была та-а-акая площадь… Другая там была архитектура, мощнее и обширнее, но не слоновьего вида. Он и Москву однажды видел, зимнюю — такой город, что здешняя наутро казалась пэтэушницей-замарашкой. И вот проблема: эти города он выдумать не мог, он не архитектор, чтобы какие-то представления ушли в подкорку; он даже внятно описать увиденные здания не мог. И сконструировать их из случайных картинок тоже не мог — не могло быть таких картинок. Не из чего их составить, ничего похожего не видал. Откуда эти города брались? Дырочка вела неведомо куда. Отчего ему было стыдно — он никому не рассказывал, что ему снится: считал, что все это реально, стесняясь за это ощущение.
Через пару дней знакомая, та, что зимой встретилась на Смоленской, пригласила за город. Компания у них там собиралась, кто-то не смог, место в машине свободно, вот и ангажировала. Из компании он многих знал, ну и поехал (дома сказал, что с университетскими приятелями, но с подобными отлучками проблем не было — сказал и поехал). Место было не так, чтобы близко, по Ленинградке за Солнечногорск, в сторону Конаково. Тут существенно, что в Конаково какая-то местная фабрика производила настойки — крепкие и средние — типа ликеров, как бы дамские. Там и закупились, а деревенька была чуть дальше, на берегу Волги. Травка зеленела, солнышко блестело, пахло землей и рекой. Местные напитки пились легко, но действовали осязательно. Слово за слово, ну и полезли с пригласившей на чердак. А на чердаках же неудобно, пыльно, к тому же слегка стремно, что снизу услышат однозначные звуки. Это он уже перед собой оправдывался, потому что какие однозначные звуки — не дошло до них. У него, в общем, как бы встал, то есть даже и встал, но только начал вставлять, как тут же и обмяк. Отдышался, еще раз попробовал, вроде бы все хорошо, но как только соприкоснется с, так тут же обмякает. Ну да, и легли как-то неловко, и какое-то барахло мешается, и одежда ни то ни се: не снята, раскурочена. Душно, опять же, а внизу кто-то выясняет, куда это Лялька делась — а это как раз она, лежащая голой попой на сомнительной холстине. И на новизну не спишешь, раньше у них проблем не было, даже и в не комфортных обстоятельствах. Было обидно, чувствовал он себя неплохо, что ли, это она как-то растолстела, обмякла. Не так чтобы ноги раздвигала, а телеса разверзала, хотя и не скажешь, что растолстела. Стала, что ли, московской тетушкой младшего возраста, а с ними надо уже как-то иначе, не понять как. Впрочем, его это не оправдывало ни перед природой, ни, тем более, перед Москвой — городом давно победившего матриархата в лице именно что тетушек разного возраста. Она стала слишком плотской, что ли, да и он тоже. Особенно ощущалось спьяну: неуклюжее ерзанье, копошение рукой в паху, обоюдное. Что ж, руки туда-сюда посовали, как-то вроде, к ее удовлетворению, и обошлось; обиду, во всяком случае, не выказала, хотя могла и затаить. Отряхнулись, спустились в компанию, пить дальше. Все это время за стенами дачи благоухал апрельский ветер, голубело небо и прочие картины природы, не говоря уже о тракторе в поле, производившем „дыр-дыр-дыр“. Почти летний, вечерний косой луч света, опять же. А чего она его приглашала — так и осталось непонятным. Может, если бы все получилось, то и выяснилось бы. Не затем же звала, чтобы он ее на природе уестествил. Когда она приглашала по телефону, то в ее речи будто дырка была, которую надо залатать: была, то есть, какая-то проблема, волокна от которой, щупальца, тянулись к нему в мозг во время разговора. Какую-то тайну из-за вялого хуя ему не доверили. Ну и хорошо.