— А ну-ка, мамаша, убирайтесь к себе и не высовывайтесь!
Дама вытянулась в струнку, вскинула голову и рявкнула неожиданно мощным и властным голосом:
— Подлый холоп! Хам! Рожденный в канаве сын потаскухи!
Чулицкий заморгал. Оба полицейских надзирателя поспешили отвернуться, пряча улыбки.
— Иван! — между тем, закричала дама. — Иван! Иди-ка сюда! Полюбуйся на выкидыш александровских реформ! Я всегда знала, что ничем хорошим они закончиться не могут!
Из квартиры — той же, откуда появилась дама — послышались шаркающие, запинающиеся шаги. На пороге появился сухой старичок: совсем древний, без малого столетний, но с лицом надменным и начальственным. Выправка старичка поражала: по ней в старичке и ныне без труда угадывался кадровый офицер: когда-то, лет много тому назад, возможно, лихой гусарский корнет, а после — не менее лихой ротмистр; далее — рассудительный полковник и… кто знает? — уж не генерал ли? Если бы не слабая походка, подкрепляемая массивной тростью, и не чрезмерная от возраста сухость, старичка хоть сейчас можно было обрядить в мундир и вывести на плац: командовать парадом!
Вид этого старичка, вставшего рядом с дамой и холодно, в упор и без стеснения, взглянувшего на Чулицкого, Михаила Фроловича очень смутил: если на площадную брань дамы он был готов ответить такими же площадными ругательствами, то перед старичком растерялся и даже внутренне похолодел.
— Извольте объясниться, милостивый государь! — голос старичка прозвучал сухими льдинками, градинками, стучащими в оконное стекло.
Чулицкий вздрогнул и, сам не понимая, почему, встал по стойке «смирно».
— Ну? Я ожидаю!
Это «ожидаю» вместо «жду» почему-то смутило Чулицкого еще больше. Полицейские надзиратели, кстати, тоже уже не смеялись, а стояли навытяжку.
— Статский советник Чулицкий, ваше высокопревосходительство! Начальник столичной Сыскной полиции.
— Вот как? — старичок по-прежнему был холоден и надменен. — Начальник? Сыскной? Полиции?
И вдруг, к своему немалому ужасу, Чулицкий заметил то, на что в специфическом освещении — на лестничной площадке царил полумрак, а свет из квартиры падал на старичка сзади, как бы облегая его фигурку — поначалу не обратил внимания: под наброшенным на плечи теплым халатом виднелся старого образца военный сюртук, а на нем… «Господи, помилуй!»… Через плечо старичка были переброшены сразу три ленты: андреевская, георгиевская и владимирская. Звезд не было видно — их скрывал халат, — но и лент было достаточно для того, чтобы лоб Чулицкого покрылся испариной[161].
Старичок явно подметил произведенное впечатление и сделал то, чего никто не ожидал: плотнее запахнул халат. Его взгляд, ставший вдруг необыкновенно живым и грозным, влетел в Чулицкого подобно клинку или молнии: пробивая, прожигая, умерщвляя не только волю, но и мысли о возможности сопротивления.
Чулицкий побледнел и отшатнулся. Он узнал старичка!
— Вот что, милостивый государь! — старичок, оказавшийся знаменитым некогда генералом от инфантерии, сделал, помогая себе тростью, шаг вперед. — С этой минуты ваше поведение становится приличным. Вы не колотите в дверь. Не шумите. Не визжите, как пес, которого обдали кипятком. Вам это ясно?
— Так точно, ваша светлость!
Старичок, услышав обращение к нему по титулу[162], означавшее то, что его узнали, прищурился:
— И держите язык за зубами!
— Так точно, ваша светлость!
— Я не желаю, чтобы завтра здесь толпилась половина Петербурга: понятно?
— Так точно, ваша светлость!
— Маша, пойдем…
Старичок, одной рукой опираясь на трость, а другою взяв даму под локоток, начал было разворачиваться лицом к входу в свою квартиру и спиной к полицейским, как вдруг он был остановлен: сначала дамой, а потом Чулицким.
— Стыдитесь, молодой человек! — дама.
— Покорнейше прошу меня извинить. — Чулицкий.
Дама кивнула и тоже начала отворачиваться от Михаила Фроловича.
— Ваша светлость! — голос Чулицкого звучал умоляюще.
Старичок и дама остановились, повернув головы к начальнику Сыскной полиции.
— Да?
— Позвольте только один вопрос, ваша светлость!
Старичок помедлил с ответом, но все же разрешение дал:
— Слушаю.
Чулицкий указал на дверь той квартиры, в которую только что ломился. В квартире по-прежнему было тихо: никто не спешил отозваться на громоподобный вызов. Это было и странно, и тревожно одновременно.
— Знакомы ли вы со съемщиком, ваша светлость?
Старичок переглянулся с дамой — Чулицкий, кстати, так и не понял, кем эта дама ему приходилась: дочерью? Супругой? Дама едва уловимо пожала плечами, и старичок ответил неожиданно устало — не ледяными градинками как давеча:
161
161 Ленты означали то, что старичок имел соответствующие ордена (Андрея Первозванного, Святого Георгия и святого Владимира) первых — высших — степеней. Это было чрезвычайно редкое явление, почти невозможное для «простого смертного».