Оставалось придумать, как получившуюся «конструкцию» приладить к Ивану Пантелеймоновичу, но тут уже сам Иван Пантелеймонович решил проблему на удивление легко: он просто обернулся шинелью Можайского и застегнул ее на пуговицы. Вышло совсем не элегантно, но вполне надежно.
— Ну, с Богом!
Иван Пантелеймонович взгромоздился на подоконник, сел, свесил ноги наружу, а потом, удерживаясь кое как, бочком-бочком развернулся к улице спиной и начал сползать вдоль стены дома, пока его ноги не уперлись в карниз.
— Если он сможет дойти, и если труба его выдержит, мы тоже сумеем!
Все, сгрудившись у окна, уставились на коренастую и даже на взгляд тяжелую фигуру Ивана Пантелеймоновича. А тот, между тем, уже начал невероятное шествие: прижимаясь к стене, цепляясь пальцами за расселины меж облицовочными кирпичами, на цыпочках, что выглядело совсем уж страшно — встать полной стопой на отлогий карниз было невозможно!
Трижды или даже большее количество раз казалось, что Иван Пантелеймонович сорвется. В такие моменты державшие конец «шинельной связки» Любимов с Монтининым особенно напрягались, готовясь принять на себя весь вес упавшего с карниза кучера. Но каждый раз каким-то чудом обходилось.
Наконец, Иван Пантелеймонович ухватился за водосточную трубу. Надежно встав на крепежную скобу и одной рукой трубу обхватив, другой рукой он расстегнул шинель Можайского и освободился от «связки». «Связку» Монтинин с Любимовым немедленно втянули в квартиру. Еще немного спустя Иван Пантелеймонович был уже на земле, где его тут же обступила начавшая собираться толпа — как погорельцев, так и просто зевак.
— Отлично! — Полковник выдохнул с облегчением. — Теперь вы. Кто из вас первый, решайте сами. И вот что, ребята, — полковник провел ладонью по своим пышным усам, — от ваших расторопности и сообразительности зависит буквально всё. Мы уже к трубе не пойдем: нет времени. Будем прыгать. И доктора скинем. Вам нужно будет внизу распорядиться так, чтобы нас подхватили на какое-нибудь полотно. Желательно, что-нибудь вроде парусины. Но нет — значит, нет: найдите что-то другое. Вам ясно?
— Так точно, господин полковник! — Любимов козырнул и начал застегиваться в шинель Можайского.
— Так точно, господин полковник! — Монтинин тоже козырнул и тут же потребовал у Любимова объяснений: «Почему ты? Я — кавалерист, мне привычней такие упражнения. Лучше останься и прыгай с остальными…»
— Не говори глупости. — Любимов шагнул на подоконник. — Это мой участок. Я знаю поблизости лавку парусов и брезентов…
— Давайте уже! — Полковник прикрикнул на Любимова и вдруг подмигнул Можайскому: «Ох уж эта молодежь!» Можайский усмехнулся, прикрыв на мгновение свои улыбающиеся глаза.
До трубы, а там и до земли поручик добрался удивительно споро. Что-то — уже почти на бегу — прокричал подскочившему к нему Ивану Пантелеймоновичу и, сопровождаемый им, бросился за угол — на проспект, — когда и скрылся из виду высунувшихся в окно Кирилова и Можайского.
— Будем надеяться, они быстро обернутся…
Обстановка в гостиной и впрямь становилась невыносимой. Огонь уже прорвался через дверь, объяв ее стеной и начав распространяться по стенам. Но дым, потянувшись к разбитому окну, пока еще не заполнил помещение полностью. Поддавшись сильной тяге, он мчался вращающимися клубами от двери к оконному проему, почти не разделяясь и не заволакивая всё пространство. Это было похоже на тягу пароходной трубы. Тем не менее, отравление продуктами горения оставалось для находившихся в гостиной людей только вопросом времени.
— А ведь это анекдот, господа! — Инихов приложился к бутылке, отхлебнув прямо из горлышка. — Право, очень смешно!
Чулицкий покосился на своего помощника, но не сказал ничего. А вот Митрофан Андреевич неожиданно подхватил и даже рассмеялся:
— А ведь вы правы, черт побери! Самый настоящий анекдот! Мне даже вдруг интересно стало… эй, Сушкин!
— Да?
— Если мы тут все так и останемся, что, по-вашему, завтра в газетах ваши собратья настрочат?
Сушкин на мгновение задумался, а потом рассмеялся тоже: