Инихов и Гесс замахали руками, показывая, что всё — они не смеются.
— В поступке, говорю, Анны Сергеевны как раз и не было ничего удивительного, хотя ее, безусловно, и не могла не насторожить столь странная метаморфоза — из молодого барина в нижний полицейский чин. Но, полагаю, она без особого труда нашла подходящее — с ее точки зрения — и вполне романтичное объяснение таинственному превращению. Как бы там ни было, но Анутина — особа вообще-то не слишком отягощенная моральными принципами — оценила поведение Гориной по достоинству и воздала ей вполне по заслугам. К нашему с вами, господа, везению. Или к счастью: уж не знаю, что тут более верно.
Можайский замолчал. Подлив в бокал коньяку, он начал задумчиво покручивать бокал в ладонях: без прежних любопытства и удовольствия от игры оттенков коричневого и красного. Гесс в очередной раз наполнил из кофейника чашку. Инихов, уже совершенно изжевавший свою сигару, бросил окурок в пепельницу и, сложив руки на животе, откинулся к спинке кресла.
Общее молчание длилось не долго, но было оно тягостным и почти физически ощутимым. Первым его нарушил Гесс:
— Так что же случилось между вами и Ольгой Константиновной? Вы ведь сразу ее узнали? Вы знали ее раньше?
Можайский отрицательно покачал головой:
— Нет, я никогда не видел ее прежде, но да — я сразу понял, о ком идет речь, едва лишь Анна Сергеевна произнесла фамилию.
Инихов, слегка нахмурившись, тоже кивнул головой:
— Мне тоже фамилия показалась очень знакомой. А все же я не связал одно с другим. Хотя ведь это очевидно: Константин и Константиновна. Анутин и Анутина! Но кто бы мог подумать… Я…
Можайский грустно улыбнулся:
— Вот именно: кто бы мог подумать, что у такого человека может быть такая дочь? Но мне было проще: я начал службу в полку Константина Львовича.
Инихов и Гесс переглянулись.
— Да. Служба была недолгой, но… познавательной. И, как и все другие офицеры полка, я навсегда проникся к Константину Львовичу уважением. А когда до меня дошли слухи о его… нездоровье и связанной с этим отставкой; о его… причудах, разорительных тяжбах и совершенном в итоге банкрутстве — несмотря ни на какие попытки поверенных в делах опротестовать все им совершенное, — я… расстроился. Но весть о его кончине явилась утешением. Вы ведь понимаете?
— Безусловно.
— Да. Собственно, смерть — лучшее, что могло приключиться с Анутиным после таких перипетий.
— Вот именно, господа. — Можайский поставил бокал на стол. — Вот именно. Но его смерть, помимо облегчения, принесла и конец надеждам восстановить семейное благополучие. Пока он был жив, поверенные еще хоть как-то боролись, имея возможность, пусть это и некрасиво, наглядной апелляции к трагическому образу. Но как только он умер, стало всего лишь вопросом времени, как быстро люди постараются этот образ забыть. В чем, разумеется, нет ничего удивительного, как, впрочем, и стыдного: жизнь с ощущением вины не может быть вечной.
Инихов и Гесс согласно кивнули.
— Да вот беда: как оказалось, дети Константина Львовича не захотели мириться с таким положением дел.
— Ну, их можно, пожалуй, понять!
— Вы так полагаете? — Можайский, со своей неизменной улыбкой в глазах, посмотрел на Инихова.
Сергей Ильич смутился, но все же не отступил:
— Да. Полагаю, понять их можно.
— А простить?
На этот раз Инихов вздрогнул и с ответом спешить не стал. Вместо него решился ответить Гесс:
— Не знаю, Юрий Михайлович, что у вас на уме, но я согласен с Сергеем Львовичем. Вся эта история… гнусная что ли. Я вот попытался поставить себя на место молодых людей, и у меня буквально мурашки по коже! Не скажу, конечно, что и я, окажись я и в самом деле в их ситуации, решился бы на такое, но, видит Бог, поручиться за себя не могу!
— И вы бы тоже прихватили из конторы Общества портрет его основателя, бронзовый колокольчик с дарственной надписью и макет грузового железнодорожного вагона?
Гесс побледнел. Перед его мысленным взором предстали все эти вещи так, как они были найдены в квартире Анутиной: портрет — изрезанным в клочья; колокольчик — буквально сплющенным и брошенным в камин; вагон — изломанным, скрученным, растерзанным.
— Я не понимаю…
— Нет: вы просто не решились объяснить себе эти факты!