Можайский остановился под очередным фонарем, достал часы, откинул крышку и с интересом посмотрел на стекло. Преломляясь через него, тусклый свет размывал часовую и минутную стрелки на их кончиках, а где-то посередине изгибал их зигзагом. Кроме того, и само стекло — достаточно толстое для пущей прочности и выпуклое — искажало очертания и стрелок, и цифр, являясь своего рода хорошо отшлифованной линзой.
Можно ли, переломив через такое стекло не свет газового фонаря, а солнечный луч, что-нибудь воспламенить? — безусловно. Но что? Емкость с кислотой? — это уже вряд ли. А стружку, даже если она ничем не пропитана? — гм… Пропитанную — наверняка. Но просто сухую — еще бабушка надвое сказала. Хотя, если вспомнить опыты с линзами из гимназического даже курса, такого стекла вполне хватило бы на поджог листа бумаги. Но это — и есть, по сути, линза! А что же такое — обычное оконное стекло?
Можайский захлопнул часы, снова засунул их в карман и обернулся от фонаря к спокойному в своей классической сдержанности четырехэтажному дому. Несмотря на очень позднее время, окна одной из квартир были освещены.
Поколебавшись, Можайский прошел к парадной мимо честно стоявшего на дежурстве и отдавшего ему честь дворника и уже более решительно поднялся на этаж и позвонил. С минуту за дверью было тихо, но потом послышались шаги, шум чего-то упавшего, веселое восклицание и щелканье замка. Дверь распахнулась, и на пороге квартиры появился — его трудно было не узнать — хозяин: моложавый, с ухоженной и — на удивление — ничуть его не старившей пышной бородой поджарый старик. Впрочем, назвать стариком этого семидесятивосьмилетнего мужчину не у каждого и язык бы повернулся!
— О, Юрий Михайлович! Чем обязан? Но проходите, проходите, прошу вас!
Можайский, извиняясь за неурочный и незваный визит, скинул в прихожей шинель и прошел в гостиную.
— Фёдор Фомич, беда у меня с задачкой по оптике…
Федор Фомич, окинув Можайского с головы до ног ироничным взглядом, усмехнулся:
— Ну-ка, ну-ка, поведайте сию чудесную задачку: глядишь, и помогу, чем смогу!
— Вот этими часами, я полагаю, можно поджечь сухую стружку? — Можайский опять достал из кармана свои часы и, сняв их с неприметной цепочки, отдал протянувшему руку Федору Фомичу.
Тот внимательно их рассмотрел, поднес к лампе, постучал ногтем по стеклу и поинтересовался:
— Солнечным светом?
— Да, разумеется.
— Можно. Плохие у вас, Юрий Михайлович, часы. Дорогие, но оптически бессмысленные. Кто же это такие делает, а? — Всмотревшись в надпись, Федор Фомич усмехнулся еще ироничнее. — Понятно!
Ничуть не обидевшись, Можайский продолжил:
— А… бочку с кислотой?
Федор Фомич нахмурился:
— Бочку? Открытую или закрытую? Какого материала? Початую или полную и все еще опечатанную?
— Допустим, початую, небрежно используемую и хранящуюся, материала… ну… я не знаю: обычного. Какой материал вообще используется для таких бочек? — Можайский растерянно пожал плечами. — Железо? Жесть?
Федор Фомич тоже пожал плечами, но комментировать предположения своего гостя не стал. Вместо этого он взял металлический стаканчик, наполнил его каким-то маслом, оказавшимся тут же, под рукой, капнул маслом на внешний бок — капля, сползая вниз, оставила на поверхности видимый невооруженным взглядом след, — накрыл, но не полностью, стаканчик тонкой — металлической же — пластинкой, капнув маслом и на нее. Масло на пластинке растеклось небольшой лужицей.
Повернув часы от лампы так, чтобы максимально сфокусировать световой луч, Федор Фомич направил его на получившийся в своем роде физический прибор.
Некоторое время ничего не происходило. Возможно — Федор Фомич прямо высказал такое предположение — ламповый свет по силе никак не мог тягаться со светом солнечным. Но вдруг, в какой-то неясный и потому неожиданный момент, масляная лужица на пластинке задымилась. Еще через мгновение по ней пробежал голубоватый, почти невидимый огонек. Огонек, словно стелясь по поверхности, переметнулся с пластинки на бок стаканчика и побежал по масляному следу вниз. А потом произошло и вовсе чудесное: над отверстием, оставленным не полностью закрывавшей стаканчик пластинкой, показалось облачко — то ли дым, то ли пар, понять было невозможно. Облачко быстро сгустилось, и тут уже изнутри стаканчика повалил самый настоящий дым — обильный и плотный, в котором, тем не менее, можно было разглядеть огонь. Гостиную начала заполнять удушливая вонь.