— Видите ли, Юрий Михайлович, — беспокойство поручика стало беспредельным, — я не позаботился установить… ну…
— Что?
— Эта связь ускользнула от моего внимания!
Можайский промолчал, но вдруг Михаил Фролович коротко хохотнул:
— Да перестаньте вы так на него пялиться! Не видите разве: вы его пугаете до полусмерти!
Поручик побледнел, а лицо его сиятельства, всегда такое мрачное, неожиданно — хоть и на мгновение! — прояснилось. Превозмогая физическую немощь, физическую, если угодно, невозможность изменить обусловленное травмой выражение своего лица, наш князь — вот уж воистину недаром его так прозвали! — навел на свое лицо что-то, напоминающее просьбу извинить:
— Простите, Николай Вячеславович. Все время забываю, что вы среди нас — новичок. Не хотел вас смутить, просто внимательно слушаю. Выбросьте из головы имена: нет никакой связи между вами и тем, что ряженый пожарным — ваш тезка. К делу это не имеет никакого отношения. Продолжайте, прошу вас!
Услышав это, а главное — увидев, каких усилий стоило Можайскому изменить выражение своего лица, наш юный друг сначала побледнел еще больше, а потом густо покраснел: от смущения и неловкости. Впрочем — к чести его сказать, — смущение и неловкость эти поручик испытал не так, как их обычно испытывают люди совершенно здоровые перед видом чьих-то увечий, а от стыда за собственную несообразительность, вынудившую князя так потрудиться.
Мы притихли. Даже Чулицкий, ставший невольным инициатором этой сценки, сделал вид, что внимательно и очень заинтересованно рассматривает этикетку бутылки. Должен заметить, что этикетка и впрямь заслуживала внимания — господа Смирновы наворотили на ней что-то совершенно невероятное, — но вряд ли кусок бумажки на стекле, каким бы необычным он ни был, действительно мог в такой момент приковать к себе внимание начальника Сыскной полиции!
Его сиятельство усмехнулся:
— Ну, будет, господа!
Мы выдохнули и оживились.
— Продолжайте, поручик, продолжайте!
Наш юный друг опрокинул стопку — исключительно в целительных целях — и вернулся к своему рассказу:
— Так вот. Когда я выплюнул то, во что превратилось бордо, и после того, как мой, ряженый пожарным, тезка пошутил насчет Ганимеда, все мы и как-то вдруг стали очень серьезны. То есть, я-то, конечно, был серьезен и так: шутка ли — оказаться во власти невесть чего желавших похитителей! А вот сами мои похитители, еще вот только что хихикавшие и ухмылявшиеся, буквально посуровели.
«Что ж, Николай Вячеславович…» — это мой тезка приступил к объяснениям. — «Пора бы нам и потолковать. Вы, поди, уже весь извелись от неизвестности?»
— Я, разумеется, кивнул, но ответить — не ответил: в горле у меня как-то неожиданно и очень неприятно пересохло.
«Ну, вот и чудненько…»
— Мой тезка поднялся с ящика и навис надо мной. Должен признаться, в этот момент его лицо, на улице казавшееся таким… одухотворенным… Прошу вас, господа, не смейтесь и давайте не будем пререкаться…
Митрофан Андреевич, уже собиравшийся было вновь сердито одернуть поручика, осекся: черт, мол, с вами, говорите, что хотите! И поручик продолжил:
— В тот момент, когда мой тезка всем своим телом навис надо мной, его лицо было страшным! Не потому, господа, что оно исказилось какими-то нехорошими чувствами… ну, жаждой убийства, например, или чем-то подобным. А потому, напротив, что было оно настолько бесстрастным, холодным, невыразительным, насколько это вообще возможно у живого человека. Признаюсь честно: я по-настоящему испугался!
Поручик отер внезапно выступивший пот: вероятно, пережитое им впечатление было и впрямь по-настоящему сильным!
— Если бы доктор… не спал, он, полагаю, мог бы вам подтвердить: такие примерно лица бывают у маньяков! У настоящих маньяков, захваченных идеей и отрешенных от всего остального. В общем, увидев это склонившееся ко мне лицо, перепугался я не на шутку.
Инихов пыхнул сигарой и медленно кивнул головой:
— Да. Видел я одного маньяка… за работой. И представить себе нельзя лицо отрешенней, чем было в тот момент у него! Похоже, поручик, вам повезло куда больше, чем мы полагаем. Как вообще вам удалось убраться оттуда живым и невредимым?
Наш юный друг опять отер лицо и проглотил еще одну стопку.
— Меня спасли карты!
— Как так? — Инихов от любопытства даже отставил в сторону сигару. — Ах, да! Вы говорили, что выиграли в карты револьвер. Но как вообще вы ухитрились взяться за колоду?
— Началось с того, что мне было сделано предложение.
Поручик покосился на еще непочатую бутылку, но вскрыть ее самостоятельно не решился: не по чину. Я пришел поручику на помощь и, как бы между делом и как бы не для него, бутылку откупорил, плеснул себе и поставил бутылку нарочито рядом со стаканом поручика. Наш юный друг не замедлил моей любезностью воспользоваться и, дорогой читатель, судить его за это никак нельзя!