— Но позвольте, — перебил я барона, — а сами-то вы, Иван Казимирович, мои работы видели? — и, к моему удивлению, барон кивнул, незамедлительно дав утвердительный ответ:
«Да. Что до меня, то я ваши работы видел».
— Но как? Ведь я не выставляюсь… точнее, — вынужденно поправился я, — меня не выставляют!
Саевич вздохнул.
«О, разве можно всё утаить? Вот, скажем, ваш друг — господин Гесс».
Вадим Арнольдович, услышав это, мгновенно из красного сделался бледным, а мы вновь поневоле устремили на него свои взгляды.
— Вадим? — мое удивление становилось все больше. — Но…
«Конечно. Ведь вы показывали ему ваши работы?»
— Да, разумеется…
«И не препятствовали тому, чтобы он забирал их?»
— Нет, но…
— Господа! — Вадим Арнольдович вскочил с кресла. — Не брал я никаких работ! И никому я их не показывал, не говоря уже Кальберге! Да и Кальберга вживую я в первый раз увидел в конторе его же собственного общества!
Можайский, повелевая своему помощнику усесться обратно в кресло, коротко махнул рукой и поднял взгляд своих улыбающихся глаз на Саевича:
— Вы точно передаете происходившее?
Саевич только повторил:
— Да, буквально.
Можайский взгляд не отвел, и тогда Саевич немножко поправился:
— В том смысле буквально, что именно смысл-то и точен. Слова же, конечно, могли быть другими.
— Хорошо, продолжайте.
Его сиятельство перевел свой страшный улыбающийся взгляд на Гесса, но тот, хорошо уже знавший своего начальника, увидел в нем успокоение: Можайский не пугал, а подбадривал своего подчиненного. Мол, все понятно: проходимцу нужно было найти подход к твоему товарищу!
Примерно то же, но вслух, высказал и Сергей Ильич:
— Успокойтесь: никто вас в этом не обвиняет. Кальберг… он просто в доверие пытался войти!
— Вот и я, — подхватил Саевич, — усомнился. Я так и заявил барону: простите, мол, но что-то тут не так. Показывать-то Гессу карточки я показывал. И с собой забирать их не препятствовал, если бы вдруг ему захотелось их взять. Но дело ведь в том, что Вадиму мои работы не нравились категорически, и никогда он не просил меня дать ему ту или иную из них!
Саевич на пару секунд умолк, но эти секунды пролетели быстро.
— Но что же вы думаете? Барон только головой закивал:
«Конечно, конечно! Я и не хочу сказать, что именно он первым показал мне фотографии…»
Вадим Арнольдович опять вскочил на ноги, но Можайский опередил его возмущение:
— Да сядьте уже и сидите спокойно!
Гесс подчинился.
«…я только привел его в качестве примера, помните? Примера того, что сами-то вы из своих работ тайны никакой не делаете!»
— Ах, вот оно что!
«Ну, разумеется! А мне фотографии достались… кстати, вот: посмотрите!»
— Тут барон вынул из внутреннего кармана пальто несколько карточек: несомненно, моей работы. Две или три из них были пейзажами. Одна, если можно так выразиться, портретом.
— Что значит: если можно так выразиться? — не понял Чулицкий.
Саевич хихикнул:
— Да ведь вы же видели мои работы. В том числе, и с людьми. Вы сами-то как — назовете их портретами?
Чулицкий непроизвольно откинулся на спинку кресла, на его лице появилось отвращение:
— Ах, вот оно что…
— Справедливости ради, — Саевич похлопал себя по карману, забыв, что привезенные из его угла фотографии находились уже не у него, а у Можайского, — вы видели только эти, но вообще-то у меня есть и другие: не такие… гм…
— Лучше молчите! — Чулицкий замахал руками. — И слышать ничего не хочу ни о каких других!
— Ну, как вам будет угодно! — Саевич ухмыльнулся, но мельком: скорее, не потешаясь над бурной реакцией Чулицкого, а следуя какой-то собственной мысли. — В общем, взял я карточки у барона. Сомнений быть не могло: они принадлежали мне! Но были они… как бы это выразить?.. не лучшими из моих работ. Или — пожалуй, это более точно — принадлежали к числу довольно ранних и заурядных: я давно уже превзошел их уровень.
Чулицкий, представив, вероятно, что скрывалось за «превзошел их уровень», позеленел. На мгновение мне даже показалось, что его вывернет наизнанку. К счастью, однако, — к счастью для моего паркета и для воздуха в гостиной — этого не произошло. Михаил Фролович быстро взял себя в руки.
— Да, — подтвердил я, — продолжил, между тем, Саевич, — это — мои работы. Но давние и не сказать, что слишком умелые. Но как они у вас оказались?