— Я вздрогнул и остановился: опять фальшивые бумаги! Признаюсь, история с самим утоплением меня не очень-то и взволновала. Более того: я был глубоко разочарован, так как ждал намного большего. Но бумаги меня буквально ожгли: что же это такое? Фальшивая закладная у Кальберга, фальшивые облигации у неизвестного мне человека… Совпадение? Не многовато ли фальшивок за столь непродолжительный отрезок времени? «Только не говорите, — я пристально посмотрел на барона: он не отвел взгляда, и взгляд этот казался прямым и искренним, — что здесь опять чья-нибудь забота о безопасности. Например, господина Охочинского[141]!
«Помилуйте! — барон всплеснул руками, отчего находившаяся в одной из них трость едва не зашибла какого-то некстати проходившего человека. — Я не имею никакого представления, откуда взялись эти бумаги. И уж тем более не знаю о намерениях Петра Владимировича[142]. Подозреваю, что он тут ни при чем. Наш утопленник, вполне возможно, сам является фальшивомонетчиком!»
— Но… — мое изумление достигло предела. — Разве этим не должна заниматься полиция? Вы уверены, что наше вмешательство… не повредит?
«Кому не повредит, — барон сделал вид, что не понял меня, — покойному или полиции?»
— Полиции, разумеется!
«На этот счет не беспокойтесь: тело уже осмотрено, вскрытие производиться не будет — за ненадобностью. Полиция свою работу уже закончила».
Услышав это, Чулицкий вскочил из кресла:
— Как! Как вы сказали?
Саевич повторил:
— Тело уже осмотрено, вскрытие производиться не будет: за ненадобностью.
— Уму непостижимо! — Чулицкий повернулся к Можайскому. — Ты можешь это объяснить?
Его сиятельство только пожал плечами:
— Зачем? Всё и так понятно: Кальберг соврал. Ему было нужно… а вот что, собственно, ему было нужно, мы, полагаю, узнаем от Григория Александровича!
Чулицкий:
— Саевич! Что было нужно Кальбергу?
Саевич:
— Но ведь я рассказываю! Вы будете слушать или постоянно вмешиваться в мой рассказ?
— Действительно, — его сиятельство положил руку на плечо Чулицкого и надавил, — присядьте.
Чулицкий, как ни странно, повиновался.
— Продолжайте.
— Ну, так вот. — Саевич продолжил. — Как вы понимаете, заверения барона не очень-то меня успокоили: куда ни кинь, а все равно выходило вмешательство в ход полицейского следствия! И это меня не просто заботило: это меня не устраивало совершенно.
Чулицкий пробурчал что-то неразборчивое, но Саевич, очевидно, его понял. Во всяком случае, отреагировал он сразу и вот каким образом:
— Вы можете сколько угодно издеваться надо мной. Можете сколько угодно припоминать мне то, что я обманул Вадима — моего друга — и невольно…
— Невольно?!
— Ну, пусть и по доброй воле!
— Так ближе к истине!
— Хорошо: вы можете обвинять меня в том, что я помог барону удрать от Вадима. Но вы не имеет права — слышите? — никакого! — заявлять, будто я — закоренелый преступник какой, который только и видит, как бы ему надуть полицию!
Вмешался Гесс:
— Михаил Фролович! Оставьте.
Чулицкий стрельнул в Вадима Арнольдовича глазами, но ничего не ответил. Напротив: он вдруг успокоился и замер — в удивительно умиротворенной неподвижности — в своем кресле.
Саевич подождал немного и, так как новых нападок на него не последовало, вернулся к прерванному рассказу.
— Барон, верно поняв мои колебания, поспешил меня успокоить, начав обихаживать и так, и эдак. Он буквально сновал вокруг меня, уговаривая успокоиться, и выглядело это настолько нелепо и даже смешно, что я… и впрямь успокоился! Представьте себе по снегу посыпанную песком и поэтому грязного цвета дорожку: мы живописно перемещались по ней, натаптывая все новые следы, причем барон — могучий, но помятый — в черном пальто с приподнятым воротником, без шапки, в измазанных то ли известкой, то ли чем-то подобным ботинках, напоминал мне почему-то огромного махаона — сам не знаю, почему! И этот махаон кружился, бился, теряя пыльцу… авангард[143], да и только!
— А что же Акулина Олимпиевна? — Инихов, оторвавшись от своей сигары.
— Ничего. — Саевич слегка нахмурился. — Она стояла чуть в стороне — чтобы не попасть случайно под трость барона — и молча наблюдала за происходившим. Ее лицо, как я тогда заметил, было совершенно бесстрастным, как будто всё это ничуть ее не касалось.
141
141 Петр Владимирович Охочинский — действительный статский советник, управляющий Государственным комитетом погашения долгов, член Статистического совета, член Императорского русского географического общества, член Правления товарищества «Архангелогородско-Мурманское пароходство».
142
142 Кальберг юлит, имея в виду одну из обязанностей возглавляемого Охочинским комитета — производство тиражей облигаций и поверку купонов, оплаченных кассами министерства финансов. Теоретически, ничто не мешало ему рассказать байку, схожую с той, какую он рассказал о Мусине-Пушкине.
143
143 Общеупотребительным этот термин в отношении определенного течения в искусстве стал существенно позже. Саевич предвосхитил его использование.