Выяснилось, что эти люди — уроженцы той самой деревни, которая принадлежала Некрасовым, а точнее — бабушке Бориса Семеновича. Потому-то, вероятно, они и в Петербург, а не в Москву подались. Но для нас важнее было то, что Илью Борисовича они знали очень хорошо: и в лицо, и лично, так как наш неуловимый дядя, бывая иногда в деревне, не раз и не два давал членам этого семейства различные поручения: мальчишкам — сбегать до лавки за несколько верст; женщине — замыть черничные пятна; мужчине — найти и принести брошенную где-то на опушке сумку с охотничьими причиндалами. Был он при этом скуп, хотя и весел и очень общителен: легкий характер искупал недостаток, и деревенский люд его… не сказать, что уважал, но любить — вполне любил!
Я слушал рассказ об Илье Борисовиче и поражался все больше: как могло получиться, чтобы этот — по всему выходило! — отнюдь не злодейских наклонностей и вполне приличный человек вдруг — сразу, в одночасье — превратился в душегуба, сначала избавившегося без содроганий от приемного сына, а затем помышлявшего изощреннейшим и на редкость омерзительным способом свести в могилу родного племянника? А ведь была еще и почтенная дама! Он и ее собирался убить? Как же так вышло?
Увы, но никаких ответов на крутившиеся в моей голове вопросы рассказ деревенской пары не давал. Да и сами они — муж и жена — не смогли ничего прояснить даже в ответ на прямо им заданные вопросы.
Получалось, что именно деньги, а точнее — их недостаток вкупе с привычкой жить на широкую ногу и впрямь подтолкнули Илью Борисовича на столь отвратительные преступления. Это казалось странным, но именно это приходилось принять.
Разочаровавшись добиться какой-то ясности и логики в мотивах, я приступил к более насущным вещам:
— Давно ли вы видели его в последний раз? — спросил я.
«Давеча».
— Давеча — это сколько? День? Два назад?
«Вечор».
— Стало быть, вчера?
«Да».
— Где?
«Тута».
— В общежитии?
«Здеся».
— Где именно здесь? Он угол снимает? В комнате у кого-то живет?
Женщина усмехнулась и показала рукой на металлическую — страшноватого вида — кровать:
«У нас!»
Признаюсь, чего-то подобного я уже ждал и не слишком поэтому удивился:
— Давно?
«С Сазона и Евпсихия»[48].
— Точно?
«Как же не точно, когда канун Рождества[49] был?»
Я кивнул и прикинул: в принципе, всё сходилось. Полгода назад дядюшка объявился в общежитии, и тогда же начали происходить все связанные с ним кошмары: пожар, убийство пасынка, явление призрака… Меня осенило:
— А сами-то вы как давно сюда перебрались?
«Так в тот же день!»
— И с тех пор…
«Живем душа в душу!»
— Но как Илья Борисович объяснил?
«Чего ж здесь в объяснения входить?»
Действительно: что тут объяснять? Барин захотел, вот и весь спрос!
— Ну, хорошо, — отступился я, — а сейчас-то он где?
Женщина пожала плечами:
«Не знаю».
— Как так?
«С вечера нету».
— Не ночевал?
«Зашли затемно, одежку скинули и ушли».
— Голым ушел? — не поняв, изумился я.
Теперь уже изумилась женщина:
«Зачем — голым?» — воскликнула она, глядя на меня как на сумасшедшего. — «В ихнее переоделись!»
— В их? — моя растерянность достигла апогея. — В чье — их?
«Да в ихнее же, собственное!»
— А!
«Ну да… да вот, вы сами поглядите!»
Женщина подвела меня к бельевому тюку. На мое обозрение предстала крестьянская одежонка: сильно ношеная, латаная, нечистая.
— Он в этом ходил?
«С нашего плеча!» — с гордостью пояснила женщина и улыбнулась.
— Ясно, — ответил я и задумался.
Илья Борисович устроил маскарад. Это еще — в его положении — было понятно. Но что его заставило уйти куда-то на ночь глядя да так и не вернуться? Судя по тому, что он перед уходом принял свой собственный — приличный — облик, возвращаться он не собирался или, по крайней мере, не планировал! Где его теперь было искать?
— Он ничего не сказал напоследок? — спросил я, не слишком надеясь на такой ответ, который мог бы оказать мне помощь.
Моя собеседница, однако, порылась в карманах платья и, достав какую-то бумажку, протянула ее мне.
— Телеграмма! — вскрикнул я, разворачивая бланк.
Этот бланк, очевидно, поначалу был скомкан и брошен, а потом подобран, разглажен по возможности и аккуратно сложен в несколько раз. Вот они — благослови их, Господи — барская небрежность и крестьянская бережливость!
— Телеграмму сюда принесли? — поинтересовался я, пробегая ее содержимое глазами.
48
48 Созонт и Евпсихий — христианские мученики, день поминовения которых приходится на самое начало сентября (7-е по юлианскому календарю). Женщина выговаривает имя на просторечный лад.