По гостиной полетели смешки. Митрофан Андреевич тоже усмехнулся и поспешил меня заверить:
— Успокойтесь, Сушкин. В отличие от предыдущих ораторов, я — не Цицерон. Скорее уж… Цезарь[16]!
Эта шутливая похвальба вызвала новую волну смешков.
— Смейтесь, смейтесь, господа! — воскликнул я. — А вот мне совсем не до смеха.
И снова я с грустью посмотрел на свои хаотичные записи.
— Ладно, ладно, — Чулицкий, — молчим!
— Я могу начинать?
Митрофан Андреевич уперся кулаком в бок, изящно выгнув левую руку. Я только головой покачал. Тогда полковник принял естественный вид и — уже без всякой театральщины — продолжил прерванный расспросами рассказ.
— Итак, господа, первым делом я отправился к сводной сестре Бочарова, положившись на то, что эта девица по-прежнему проживает в квартире своего погибшего брата. Так оно и оказалось: дверь мне открыла она сама, в чем не было никаких сомнений — мне, пусть и мельком, дважды или трижды доводилось ее встречать на «семейных» собраниях[17] чинов пожарной команды, а память на лица у меня отменная. «Что же вы, сударыня, совсем нас позабыли?» — спросил я эту особу, явно при виде меня растерявшуюся.
«Ваше высокоблагородие! Митрофан Андреевич!»
— Здравствуйте, Анастасия… — я замялся, припоминая отчество: оно было иным, нежели у Бочарова и другой сестры, и почему-то вылетело у меня из головы.
«Маркеловна», — подсказала она.
— Здравствуйте, Анастасия Маркеловна! Вы позволите?
Не дожидаясь формального разрешения, я шагнул через порог, оказавшись сначала в крохотной прихожей, а в следующий миг — в такой же игрушечной гостиной. Квартира была совсем невелика, обходилась, похоже, недорого, но казалась уютной. И уж чего в ней не было вовсе, так это — намека на отчаянную нужду, в которой, рассуждая здраво, должна была обретаться оставшаяся совсем в одиночестве и без всяких средств к существованию женщина.
Это обстоятельство настолько бросалось в глаза, что в первую голову я заговорил о нем:
— До меня дошли слухи, — заявил я, с любопытством оглядываясь, — что вы оказались в затруднительном положении. Рад, что слухи оказались ложными. И все же: развейте окончательно мои сомнения — вы ведь не нуждаетесь?
Анастасия вспыхнула, но от чего — смущения, каких-то опасений или гнева — я поначалу не понял:
«Нет, ваше высокоблагородие, не нуждаюсь!»
— Ах, сударыня! Давайте обойдемся без формальностей. Называйте меня просто Митрофаном Андреевичем. Ваш брат…
«Хорошо, Митрофан Андреевич, — сразу же перебила меня Анастасия, — пусть будет так. Так чему же на самом деле я обязана вашим визитом?»
— Помилуйте…
Начал я, но снова был перебит:
«Митрофан Андреевич! Вы же не думаете, что я — дурочка какая-нибудь?»
Пришлось признать очевидное:
— Напротив, Анастасия Маркеловна. Вижу, ума вам не занимать!»
«Так что же вас привело ко мне?»
— Вы позволите? — кивнул я стул и придвинул его к себе.
И снова Анастасия вспыхнула! Похоже, мое присутствие все-таки не смущало, а злило ее:
«Раз уж вы здесь, пожалуйста!»
Я сел. Анастасия села напротив.
— Значит, начистоту?
«Говорите!»
— Только что вскрылись очень странные обстоятельства. Во-первых, — я начал, не снимая перчатку, загибать пальцы, — собственно гибель вашего брата. Точнее, не гибель даже, а то, что ей предшествовало. Скажите: вы знали, чем занимался ваш брат?
Анастасия прищурилась:
«Разве не пожары тушил?»
— Анастасия Маркеловна, — я укоризненно покачал головой, — мы же договорились: начистоту!
Она — с какой-то откровенной даже — злобой усмехнулась:
«Ничего подобного! Мы, Митрофан Андреевич, договорились о том, что начистоту станете говорить вы. Обо мне и речи не было!»
16
16 Возможно, Митрофан Андреевич намекает, с одной стороны, на многочасовые речи, которыми славился Цицерон, а с другой — на слова «veni, vidi, vici» («пришел, увидел, победил»), которыми Цезарь, не вдаваясь ни в какие подробности, описал свои войну с Боспорским царем Фарнаком и победу над ним.
17
17 Возможно, по случаю праздников или чего-то подобного. Вообще, Митрофан Андреевич славился своим стремлением всячески скрасить быт своих подчиненных, особенно нижних чинов.