Я согласился:
— Действительно странно!
«Вот и мне так показалось!»
— Но почему вы вообще решили, что Кальберг, Мо… — я спохватился и оборвал себя на полуслове.
Вы понимаете, господа: во втором участнике встречи — в этом, со слов Анастасии, вальяжном господине, — лично я сразу заподозрил Молжанинова. Кем еще мог быть этот господин, если не усложнять и не плодить лишние сущности? Вот потому-то я едва и не произнес его фамилию. Однако тут же сообразил: если с Кальбергом уже всё прояснилось, то с Молжаниновым — нет. Не будет ли лучше подождать и, не называя имени, послушать, что скажет Анастасия?
Возможно, вы сочтете это совсем уж за quelqu’une aliénation mentale[37], но именно так я себя и повел. Впрочем, это-то и вскрыло сразу же то обстоятельство, что, в отличие от Кальберга, Молжанинова Анастасия не знала.
«Вы что-то сказали, Митрофан Андреевич?» — спросила Анастасия, едва я оборвал себя на полуслове.
— Нет, ничего, — быстро ответил я.
Анастасия, однако, уже в свою очередь проявила настойчивость — прямо как давеча я насчет Кальберга:
«Мне показалось, вы произнесли какую-то фамилию!»
— Вот именно, — возразил я, — вам показалось!
«Разве не вы предложили быть откровенными?»
Я слегка покраснел:
— В чем же вы меня упрекаете?
«Вы знаете, кем был тот, третий, человек, но почему-то не хотите сказать!»
— Помилуйте, Анастасия Маркеловна! Да с чего бы вдруг я стану проявлять такую скрытность? Этот человек настолько важен?
Так же, как прежде задумался я, задумалась Анастасия. О чем она думала, я, понятное дело, знать не мог, но, похоже, она просто перебирала в памяти события и впечатления от них, потому что буквально несколько мгновений спустя она ответила с изрядной долей сомнения в голосе:
«Нет. Пожалуй, неважен».
Я было хотел спросить, уверена ли она в этом, но правила моей же собственной конспирологии это запрещали, и вместо того, чтобы задать вопрос, я просто воскликнул:
— Вот видите!
Но Анастасия не сдалась:
«И все же, вы его знаете!»
— Что вы! — упрямо возразил я.
«Не отрицайте!»
— Анастасия Маркеловна, — тогда ушел от прямого ответа я, — но ведь это вы должны назвать мне его имя!
От такого Анастасия даже руками всплеснула:
«Но я-то, я — не знаю его!»
— Анастасия Маркеловна!
«Я правду говорю!» — буквально вздыбилась она, а ее взгляд снова наполнился злобой.
— Почему я должен вам верить?
Это было совсем невежливо, но что мне оставалось?
Анастасия онемела на мгновение, а затем, наклонившись ко мне, схватила меня за руку:
«А вы послушайте!»
Мне стало неловко. Я понимал, почему, пусть даже эта женщина и становилась мне с каждой минутой все менее симпатичной.
— Слушаю, — буркнул я и отнял руку.
Анастасия откинулась обратно на спинку стула:
«Вижу, вы ко мне несправедливы, Митрофан Андреевич. Отчего же?»
Я покраснел еще сильнее:
— Вы не даете мне повода, Анастасия Маркеловна. Что ни слово, то… ложь!»
«Ложь?»
— Конечно.
«Не понимаю».
Казалось, она была искренна. Собственно, это было именно то, чего я и добивался, но средства явно были нехороши. Совесть кольнула меня раз, другой, а потом и вовсе встала на дыбы. Я не выдержал и извинился:
— Прошу вас, Анастасия Маркеловна, — сказал я, — не берите в голову и не принимайте близко к сердцу: извините служаку! Язык мой — враг мой и всякое такое… вы понимаете?
Она прищурилась, нахмурилась, затем усмехнулась, а после и вовсе рассмеялась — злое выражение ушло с ее лица, взгляд смягчился:
«Ладно, пусть будет по-вашему: допустим, я всё понимаю и готова вас извинить. Но готовы ли и вы отнестись ко мне с бо́льшим сочувствием?»
Я кивнул несмотря на то, что ничего подобного не чувствовал, а только стыдился самого себя. Анастасия же приняла мой кивок за полное согласие и, похоже, примирилась со мной. Получилось так, что мы заключили нечто подобное пакту если и не о взаимном доверии, то хотя бы о взаимном ненападении. Или я заключил… не знаю. Сложно это всё, господа. И даже сейчас, пересказывая вам всё это, я и сам не всё до конца понимаю, и мне, как это ни странно, по-прежнему…
Митрофан Андреевич запнулся.
— …не по себе, — закончил он мысль.