Молжанинов был прав: если я хотел узнать хоть что-то, следовало поторопиться.
— Хорошо, — был вынужден согласиться я. — Рассказывайте то, что считаете нужным!
Молжанинов кивнул, подхватил еще один огурчик и, прежде чем приступить к рассказу, этот огурчик задумчиво прожевал. Одна была радость: водку он больше не пил… мое замечание может показаться странным, но дело было в том, что миллионщик, несмотря на свое крупное телосложение, уже начал заметно пьянеть. Его глаза блестели по-прежнему живо, язык не заплетался, но некоторые признаки все более захватывавшего Молжанинова опьянения были несомненны. И это стало еще одной причиной, которая заставляла поторапливаться.
— Ну же! — потребовал я. — Оставьте вы эти огурцы! Рассказывайте!
Молжанинов бросил на меня лукавый взгляд, за которым, впрочем, я без труда подметил что-то вроде неприязненной озабоченности:
— Ладно, ладно… дайте начнем!
Я наклонился вперед и отодвинул от Молжанинова его тарелку.
Молжанинов хмыкнул:
— Однако…
Но затем он откинулся на спинку кресла, величественно сложил руки на животе и, слегка склонив к плечу голову…
— Ну, вылитый князь!
Гесс вздрогнул и быстро обернулся.
Можайский — я увидел это — тоже вздрогнул.
— Что? — спросил Гесс.
— Остроумно! — заявил Можайский.
Однако никто не признался, что это сказал он. Очевидно, и самому шутнику, ляпнувшему без раздумий, шутка сразу же показалась глупой. А ведь так и было в действительности: привычка Можайского машинально наклонять голову к плечу вряд ли была подобающей темой для насмешек!
Не дождавшись ответа на свой вопрос, Вадим Арнольдович пожал плечами и вернулся к рассказу:
— Значит, Молжанинов откинулся в кресле, сложил руки на животе и… начал свое — предупреждаю сразу — весьма туманное повествование.
«Прежде всего, — заговорил он, — пару слов о моем положении, Вадим Арнольдович. Вы знаете меня как преуспевающего дельца, миллионщика…»
«Ничего подобного! — перебивая, не удержался я. — Я знаю вас как преступника, убийцу и отъявленного негодяя!»
Как ни странно, Молжанинов согласно кивнул:
«Да, — без всяких протестов согласился он, — и в таких ипостасях, разумеется, тоже. Но это — не суть. А суть вот в чем: каким бы вы меня ни знали сейчас, всего лишь несколько лет назад я был совершенно другим. Я был… ну, как бы это сказать?.. а, вот: был человеком, над которым судьба занесла сразу три лезвия — total bad luck[29], безденежья и пылкого романтизма. А это, поверьте, страшное сочетание. Нищий романтик…»
«Нищий? — вновь не удержался я. — Вот так совсем и нищий?»
«Совершенно», — подтвердил Молжанинов.
«Ну-ну…» — пробормотал я, припоминая то, что Молжанинов вообще-то происходил из очень обеспеченной семьи, а также и то, что его отец оставил ему более чем солидное наследство.
Правда, припомнил я и то еще обстоятельство, что Петр Николаевич из Анькиного[30] утверждал, будто Молжанинов сильно задолжал и даже был вынужден заложить свою фабрику: ту самую, которая впоследствии сгорела. Но все же, и это не очень вязалось с заверениями самого Молжанинова в его полной некогда нищете.
«Вы напрасно иронизируете, — упрекнул меня Молжанинов или, наверное, даже не упрекнул, а безыдейно попенял мне: в том смысле безыдейно, что ему было решительно все равно, верю я ему или нет. — У меня действительно не было ничего… кроме головы, конечно!»
«А семейные капиталы?»
Молжанинов передернул плечами, а по его лицу пробежала гримаса:
«Семейные капиталы! — почти с ненавистью воскликнул он. — Да знаете ли вы, на каких условиях они перешли ко мне?»
Я удивился такой постановке вопроса, как, впрочем, и самому вопросу:
«Откуда же мне знать? А что: были какие-то… условия?»
Молжанинов скривился совершенно:
«Папаша мой — чтоб ему икалось на том свете! — не видел во мне преемника, способного поддерживать семейное предприятие. Он считал меня рохлей, тюфяком, художником…»
«Художником?» — еще больше удивился я.
«Да! Художником!»
«Вы что же…» — я было начал говорить, но Молжанинов внезапно и резко наклонился к своей стороне стола и взметнувшимися с живота обеими руками ухватился за выдвижной ящик.
Я тоже резко наклонился вперед, а в моей собственной руке немедленно оказался молжаниновский револьвер:
«Что вы делаете?»
Молжанинов какие-то мгновение смотрел на меня с изумлением, а потом поднял руки ладонями ко мне:
«Успокойтесь! — заявил он. — Я всего лишь хочу кое что вам показать!»