Гесс остался на воле!
«Но что теперь?» — подумал Вадим Арнольдович.
И решил:
«Отправлюсь-ка я в тот самый отель, о котором говорил Юрий Михайлович!»
Как выяснилось чуть позже, решение было правильным: оно соответствовало тому, чего от Гесса ожидал Можайский.
10.
Отель, в который въехал — или вплыл? — Вадим Арнольдович, находился в месте весьма примечательном, но давно уже пришедшем в упадок. Здание — некогда весьма импозантный особняк — с трех сторон окружалось водой: двумя каналами и речкой. Выглядело это чарующе, но… внешняя штукатурка здания давно не обновлялась, выходившая на речку стена имела явные признаки разрушения, с кровли местами исчезли декоративные балясины — любимое украшение эпохи Возрождения и всех тех, кто подделывается под ее стилистику.
Внутренние помещения, отведенные под номера, оказались подстать внешнему облику дома: сырые, плохо вентилируемые, обставленные скудно и мебелью настолько ветхой, что на тот же стул было страшно присесть, а кровать, казалось, не выдержит и первой на ней ночёвки. Реальность, разумеется, оказалась не настолько пугающей — мебель держалась вполне себе уверенно, — но мрачное впечатление убогости это ничуть не сглаживало.
Синьору Джессу — так, взглянув на его паспорт, Вадима Арнольдовича тут же окрестил портье — позволили выбирать: отель не мог похвастаться обилием постояльцев. Собственно, постояльцев-то и было всего — одна престарелая супружеская пара из Швейцарии и один совсем молоденький студент-англичанин. Гесс выбрал номер на первом этаже и окном выходивший на единственную «сухую» сторону — в улицу, сухопутной дорогой соединявшую отель с остальным городом. Соображение, согласно которому Гесс поступил именно так, было очень простым: так можно было незаметно ускользнуть и незаметно же вернуться.
В отеле не было телефона. Это обстоятельство поначалу огорчило Вадима Арнольдовича, но затем он просто махнул на него рукой: с кем ему было связываться по проводам? Что же до Можайского, то князь, очевидно, найдет способ коммуникаций — как только освободится, разумеется.
Разумеется, так и получилось.
Уже к вечеру, когда небо над Венецией — дотоле серое — пошло черными и багровыми пятнами, Гесс получил первую весточку:
Флориан. Если можете — прямо сейчас. Если не можете, постарайтесь в течение часа. Буду за столиком не один. Не подходите: возьмите другой столик, наблюдайте и ждите. Смотрите в оба: полагаю, вам будет на что полюбоваться.
М.
Записку доставил какой-то неопрятного вида мальчишка, сразу же потребовавший с Вадима Арнольдовича деньги:
— Soldi, soldi! — требовал он, вытянув к Вадиму Арнольдовичу ладошку.
А когда Вадим Арнольдович, порывшись по карманам, положил в нее несколько монеток достоинством по пять чентезимо[13] — он сам получил их ранее в ресторане поезда, — скорчил недовольную рожицу:
— Taccagno![14]
— Ступай, ступай, малыш! — ответил, нимало не смутившись, Гесс.
Мальчишка сплюнул и удалился.
11.
Войдя в кафе, Гесс неприятно поразился царившей в нем атмосферой.
Поначалу, попроси его кто-нибудь об этом, он даже не смог бы эту атмосферу охарактеризовать — по крайней мере, внятно, — но уже через минуту он понял, что именно его так смутило: разнузданность под маской благочиния! Впрочем, и такое определение было бы слишком расплывчатым, но лучшего на ум не приходило.
Практически все столики были заняты: парами, компаниями, одинокими посетителями. На первый взгляд, ничего необычного и уже тем более странного в этом не было, но стоило приглядеться, как становилось ясно: все эти пары и компании состояли исключительно из сводников и сведенных, а посетители, пока еще не нашедшие пару, постреливали взглядами по сторонам так, что становилось не по себе.
«Вот тебе и Флориан!» — подумал Гесс, отыскивая свободное местечко[15].
Это мысленное восклицание вполне укладывалось в психологию Вадима Арнольдовича, и вообще достаточно чопорного, и не привыкшего, в частности, к обилию женщин в публичном месте: в России такого рода заведений, как это венецианское кафе, было еще сравнительно мало… да что там — мало! В столице если такое и было, то разве что одно-единственное, на Невском, да и то: даже в нем такого явного стремления, придя в одиночку, уйти под ночь не одному, не наблюдалось!
13
13 Centesimo — ченте́зимо — итальянская разменная монета, часть лиры. Вроде нашей копейки.
15
15 «Флориан» — одно из старейших венецианских кафе и, как считается, весьма респектабельное. Однако в описываемую эпоху оно, как и многие другие «респектабельные» кафе, больше служило местом встреч относительно обеспеченных развратников.