Рэй Бредбери
Может быть, мы уже уходим
Это было что-то странное, и описать это было невозможно. Он уже просыпался, когда оно коснулось его волос на затылке. Не открывая глаз, он вдавил ладони в мягкую глину.
Может, это земля, ворочаясь во сне, пересыпает непогасший жар под своей корой?
Может, это бизоны бьют по дерну копытами, как черная буря, надвигаясь по пыльным прериям, через свистящую траву?
Нет.
Что же тогда? Что?
Он открыл глаза и снова стал мальчиком Хо-Ави из племени, называющегося именем птицы, в деревне около Холмов Совиных Теней, близ океана, в день, сулящий беду безо всякой на то причины.
Взгляд Хо-Ави остановился на нижних углах шкуры, закрывающей выход, – они дрожали, как огромный зверь, вспоминающий зимние холода.
"Это страшное – откуда оно? – подумал он. – Кого оно убьет?" Он поднял нижний угол шкуры и вышел в деревню.
Мальчик не спеша огляделся – он, чьи темные скулы были похожи на треугольники летящих птичек. Карие глаза увидели небо, полное богов и туч, ухо с приставленной к нему ладонью услышало, как бьет в барабаны войны чертополох, но еще большая тайна по-прежнему влекла его на край деревни.
Отсюда, говорила легенда, начинается земля и катится волной до другого моря. Между двумя морями ее столько же, сколько звезд на ночном небе. Где-то на этой земле траву пожирают смерчи черных бизонов. И отсюда смотрит сейчас он, Хо-Ави, у которого внутри все сжалось в кулак; смотрит, удивляется, ищет, боится, ждет.
"Ты тоже?" – спросила тень ястреба.
Хо-Ави обернулся.
Это была тень руки его деда – это она писала на ветре.
Нет, Дед сделал знак, чтобы он молчал Язык деда мягко двигался в беззубом рту. Глаза деда были как ручейки, бегущие по высохшим руслам плоти, потрескавшимся песчаным отмелям его лица.
Они стояли на краю дня, и неведомое притягивало их друг к другу.
И теперь Старик сделал то же, что сделал мальчик. Повернулось сухое, как у мумии, ухо. Вздрогнули ноздри. Старику тоже хотелось услышать глухое ворчание, все равно откуда, которое сказало бы им, что ничего не случилось – просто непогода падает буреломом с далеких небес. Но ветер не давал ответа – разговаривал только с самим собой.
Старик сделал знак, который говорил, наступило время идти на Большую охоту. Сегодня, как рот сказали его руки, день для молодых кроликов и для старых птиц, потерявших перья. Пусть не идут с ними воины. Заяц и умирающий орел должны промышлять вместе, ибо только совсем молодые видят жизнь впереди, и только совсем старые видят жизнь позади; остальные, те, что между ними, так заняты жизнью, что не видят ничего.
Старик, поворачиваясь медленно, посмотрел во все стороны.
Да! Он знает, он не сомневается, он уверен! Неведение новорожденных нужно, чтобы найти это, появившееся из мрака, и нужно неведение слепых, чтобы ясно все увидеть.
"Пойдем!" – сказали дрожащие пальцы.
И посапывающий кролик, и падающий на землю ястреб неслышно, как тени, вышли из деревни в меняющуюся погоду.
Они прошли по высоким холмам, чтобы увидеть, лежат ли камни по-прежнему один на другом; камни были на месте. Они оглядели прерии, но только ветры играли там, как дети, от зари до зари. И они увидели наконечники стрел от прежних войн.
Нет, начертили на небе пальцы Старика, мужчины их племени и того, что живет дальше, за ними, курят сейчас у летних костров, а женщины колют около них дрова. То, что мы почти слышим, – это не свист летящих стрел.
Наконец, когда солнце опустилось в землю охотников за бизонами, Старик посмотрел вверх.
"Птицы, – вдруг воскликнули его руки, – летят на юг! Лето кончилось!" "Нет, – ответили руки мальчика, – лето только что началось! Я не вижу никаких птиц!" "Они так высоко, – сказали пальцы Старика, – что только слепые могут почувствовать их лет. На сердце они бросают больше тени, чем на землю. Сквозь мою кровь пролетают они на юг. Лето уходит. Может быть, с ним уйдем и мы. Может быть, мы уже уходим".