А тут как раз, совершенно кстати, заболела пуделиха. Евгения Николаевна, несмотря на уверения врача ветклиники о том, что «это лечиться» и «нужна всего лишь несложная операция», твердой рукой подписала согласие на усыпление. Одной проблемой стало меньше.
Глава 12. Билет в один конец
Когда живот Евгении Николаевны достиг размеров, которые тяжело спрятать даже под очень свободным платьем, в городе наконец-то наступило лето. Оправдания в виде тяги к калорийным булочкам и пламенной любви к украинскому борщу с салом и пирожками еще даже не перестали срабатывать, а Евгения Николаевна уже собрала нехитрые пожитки и отправилась на вокзал. Первый же поезд, уходящий на юг, увез ее к маме, в родной провинциальный Воронеж. Сослуживцы на ее мелкой чиновничьей службе так и остались пребывать в счастливом неведении. В отделе кадров Евгении Николаевне, как работнику со стажем и безо всяких нареканий со стороны начальства, быстренько оформили сначала все причитающиеся прогулы, потом отпуск без содержания, а там, глядишь, и до лета с его традиционным отпуском было совсем уже недалеко. С Алексеем Петровичем проблем тоже не было. В университете начиналась сессия, а потом он отправлялся в традиционное турне по конференциям и международным симпозиумам. Евгения Николаевна, собирая его чемодан, конечно, поохала, посетовала на судьбу, но взять ее с собой не просила, сославшись на необходимость съездить к матери помочь.
– Как-нибудь потом, когда ты обучишь меня хотя бы части своих загадочных тайн, – улыбнулась она. – Я не хочу чувствовать себя полной дурой при разговоре с твоими коллегами.
– Я, конечно, уже начала понимать отличие барокко от готики. Иногда я даже отличаю постмодернизм от сюрреализма. Более того, я даже стала разбираться в некоторых видах фарфора (все-таки это должна уметь любая женщина), но ведь этого мало. Обещай мне, что ты целый год будешь со мной заниматься и, когда я достигну хотя бы некоторых успехов, ты возьмешь меня с собой. Обещаешь?
– Конечно, обещаю! – заверил ее Алексей Петрович, который был чрезвычайно рад своей женитьбой на такой милой во всех отношениях женщиной.
– К тому же мне нужно подтянуть свой английский. Иначе меня просто нельзя будет выпускать на улицу. Как ты думаешь, может быть, мне записаться на курсы?
– А это идея! Воодушевился Алексей Петрович. С сентября в университете в языковом центре начинаются курсы, я тебя туда запишу. Там отличные преподаватели…
– Вот и отлично! – прервала его Евгения Николаевна. – Милый, тебе пора собираться на работу.
Уже следующим утром Евгения Николаевна, изрядно, кстати сказать, намучившаяся в совершенно не приспособленном для перевозки беременных женщин железнодорожном вагоне, выходила на тесный перрон воронежского железнодорожного вокзала. Поезд, на котором она приехала, был далеко не фирменным. Он, хотя и относился к категории скорых, привилегией первой платформы не пользовался, поэтому пришлось сначала стаскивать по высоким ступеням подземного перехода хоть и небольшую, но достаточно тяжелую сумку, а потом волочь ее обратно вверх, проклиная одних уродов, которые запроектировали такой крутой подъем, других – которые отправляют скорые поезда на дальние пути и третьих (этих было большинство и они были рядом), которые спешили мимо, не догадываясь оказать помощь бедной беременной женщине с пусть и небольшой, но достаточно тяжелой и весьма неудобной сумкой.
В прозрачном утреннем воздухе города было разлито спокойствие и какая-то благость, что ли. Вообще-то, насколько Евгения Николаевна помнила из прежней своей жизни, прожитой ею в Воронеже, он всегда был каким-то грязненьким городом, улицы которого если и подметались когда, то по праздникам, да и то только центральные. Впрочем, насколько она могла припомнить из своих нечастых визитов к родительнице, с тех пор как-то особо здесь так ничего и не изменилось. Единственно, что ее искренне порадовало, так это то, что поезд прибыл утром, потому что утро вообще было единственным временем суток, которое примеряло ее с городом, причем не только Воронежем, но вообще, с любым городом. Точно так же, как и утренний Воронеж, Евгения Николаевна любила утреннюю Москву, когда первые лучи едва проснувшегося утра золотом отражаются в многочисленных куполах старинных церквей. Утром она любила маленькие курортные города, разморенные постоянной жарой, плотной пеленой накрывающей их даже ночью. Утром они отдыхали, эти маленькие города. Ставни были открыты, в проемах окон колебался легкий тюль, зорко стоящий на страже последнего, самого сладкого сна уставших от ночных развлечений и полуденной жары отдыхающих.
Любой город, каких бы размеров он ни был, от маленького провинциального райцентра до крупного мегаполиса, могла бы полюбить Евгения Николаевна, но только при одном условии – если это будет утро. Во все же остальное время города были слишком суетливы, слишком грязны и мелочны. В них было слишком много людей. Они мельтешили многочисленным транспортом и спешащей толпой. В них было слишком много энергии, которой нужно было как-то противостоять. Днем и вечером с городом можно было мириться, нужно было бороться и – желательно – побеждать. Но любить город днем нельзя. Они слишком разные – дневные города и любовь, чтобы быть хоть как-то совместимыми друг с другом. Хотя, возможно, противостояние, – это всего лишь еще одна форма любви, просто доступная далеко не всем.
По-настоящему любить город – была уверена Евгения Николаевна, с нежностью и болью, так чтобы щемило сердце, и замирала душа, можно было только утром. Впрочем, утро тоже должно быть настоящим – с первыми лучами восходящего солнца, с прозрачным воздухом и отсутствием прохожих.
Воронеж встретил Евгению Николаевну именно так – прозрачным воздухом, первыми лучами солнца и практически полным отсутствием людей на улицах. Последнее, впрочем, было неудивительно, учитывая время прибытия поезда – 5.40 утра. Единственное, что его портило – назойливый гул таксистов, которые, словно пчелы на мед, многочисленной стаей толпились у центрального входа в вокзал. Как минимум человек восемь или десять предложили доставить ее в любую точку города «за самое короткое время» либо «практически даром», либо «очень недорого». Портить свое утро общением с бесцеремонными таксистами не хотелось. Впрочем, желания потолкаться в тесном автобусе (совсем скоро должен начаться час пик, а тут еще на остановке стали собираться многочисленные прибывшие пассажиры того же самого поезда, на котором приехала и она сама) тоже отсутствовало. Евгения Николаевна, чтобы не терять очарование начинающегося дня, сдала сумку в камеру хранения (благо последняя работала круглосуточно) и решила немного прогуляться. Естественно, о том, чтобы дойти пешком до материного дома, не шло даже речи – та жила практически на самой окраине, а вокзал находился в центре. Но вот немного погулять по городу было вполне возможно, а чтобы мама не волновалась, Евгения Николаевна позвонила ей из ближайшего телефона автомата и попросила, чтобы та встретила ее примерно часа через полтора на вокзале. Полутора часов, по расчетам Евгении Николаевны, должно было вполне хватить на встречу с родными местами. С другой стороны, именно через столько на улицы утреннего Воронежа хлынет поток спешащих людей, не замечающих ничего и никого вокруг и оттого жестоких и отстраненных, и город перестанет быть милым утренним городком, достойным любви. Он превратиться в еще одного безликого пыльного монстра, с которым нужно бороться, даже если нет ни малейших сил на это. Да, подумала Евгения Николаевна, полутора часов должно как раз хватить.
Прямо от вокзала она отправилась на центральную улицу, такую нарядную в зелени тополей. Как-то даже и не верилось, что всего через пару недель, когда эти очаровательные зеленые существа вступят в пору своего цветения, на улицы плотной пеленой опустится удушливая вуаль из тополиного пуха, застилающая глаза, мешающая дышать, плотными грязными комьями путающаяся под ногами. От малейшего дуновения ветерка все это безобразие будет взлетать в воздух, мешая прохожим и превращая город в совершенно непригодное для жизни место. Евгения Николаевна всегда жалела несчастных, которые жили на улицах, воздух которых «очищали» тополя. Это было единственное время года, когда с городом нельзя было мириться даже утром.