Все трое изумленно остановились, наблюдая работу.
Су-лейтенант Рабине повернулся к Жервье.
— Вы патриот, Жервье. Отдайте же честь новым эмблемам, которым должны служить.
Жервье не ответил. Подручный моторист выскочил из кабины, с веселым криком бросаясь навстречу.
— Ура! С радостью! Можете получить у казначея по триста марок, и выметаться на три дня в город.
Курс на восток
Попав в Варшаву, Жервье остановился в одной из лучших гостиниц города. Ведь у него в кармане было столько денег, сколько раньше он зарабатывал почти за месяц упорного труда, и эти деньги надо было истратить за три дня. Что ожидало дальше, после этих дней, ему не хотелось думать. Хотелось верить, что три дня — это обычная формула отпуска, после которого потянутся ровные дни казарменной жизни. Чтобы заполнить время, Жервье занялся осмотром города, бегал по музеям, театрам, по вечерам посещал рестораны. Здесь чаще всего приходилось встречать знакомых как с «Эгалите», так и с других судов эскадры. Команды, точно прибывшие в порт моряки, спешили расшвыривать деньги, нарочно закрывая глаза на завтрашний день.
Как раз в последний вечер в одном из дансингов Жервье опять встретился с лейтенантом Ля Журденом.
Лейтенант был пьян, с женщиной, и поэтому милостиво обошелся с подчиненным. Он почти насильно заставил Жервье выпить бокал шампанского.
— Пей, — приказывал лейтенант, — пей до дна. Может быть, больше пить не придется. Пей за удачу, с которой мы завтра двинемся на восток.
— Пей за удачу!
— Париж на западе, — попытался возразить Жервье, но лейтенант перебил его.
— Запад отрезан. Только летя все время на восток, мы сможем, может быть, добраться до родины.
«Завтра… восток…» шевельнулось где-то у Жервье, но выпитое вино тушевало все розовой краской, не оставляя в жизни ничего страшного. Легкий выход был найден.
За первым бокалом последовали следующие. Пьяный фокстрот легко закружил огоньки дансинга.
Дальше было опять вино, цветы, приколотые к шуршащему шелку платья, подушки автомашины, холодный, но не трезвящий ветер в лицо, женский смех, огни навстречу, окна витрин, опять фокстрот, уже в другом, переполненном дансинге и снова вино…
Проснулся Жервье утром у себя в номере от резкого стука.
Яркий солнечный свет пробивался через шторы, прокладывая светлые дорожки на блестящем паркете. Сквозь окно доносились трамвайные звонки и шум оживленной улицы. Очевидно, было не рано, но вставать не хотелось. Все тело было точно вареное, в голове стучало, рот пересох и распух. Обрывки воспоминаний заставили с отвращением вспомнить прошедший вечер. Жервье с ужасом подумал, что надо вставать и ехать в казармы.
Новый резкий стук подкинул его на кровати. Кто-то колотил в дверь сильными частыми ударами.
Шлепая босыми ногами, Жервье побежал к двери.
— Кто там?
— Это я, Рабине, открой скорее! — прозвучал за дверью взволнованный голос. Жервье быстро повернул ключ. Су-лейтенант ворвался в комнату, не здороваясь, срывая на ходу фуражку.
— Еще спишь? Я тебя с вечера ищу. Где ты был?
Он осмотрел Жервье и презрительное выражение скользнуло по его лицу.
— Пил? Молодец. Так и полагается каждому наемнику перед боем. Тебе известно, что сегодня ночью мы вылетаем?
Смутные обрывки фраз всплыли в голове Жервье.
— На восток?
Рабине быстро повернулся, хватая его за плечи.
— Ты уже знаешь, против кого мы летим? И единственным протестом с твоей стороны было напиться до бесчувствия? Жервье, я знаю твою мягкотелость, но такой подлости от тебя не ждал.
Глубокое презренье в тоне больно хлестнуло Жана.
Он ответил с искренней обидой в голосе:
— Ты ошибаешься, Рабине. Я ничего не знаю. Лейтенант Ля Журден мне больше ничего не сказал.
Рабине испытующе поглядел на Жервье:
— Это правда? Тогда слушай. Я только что с аэродрома. Все готово к дальнему полету. Мы погрузили сорок тонн иприта, и нынче ночью должны вылететь.
— Но куда же? — переспросил Жан.
Су-лейтенант оглянулся, наклонился вплотную и, блестя широко открытыми глазами, шепнул, разорвав пересохшие губы оскалом зубов.
— Ты сам сказал: на восток, в Москву.
Жервье инстинктивно поднял руки, точно защищаясь от удара, и, сразу теряя голос, хрипло бросил:
— Ты ошибся. Россию не посмеют тронуть. Ведь у них нет даже намека на обострение.
Рабине нетерпеливо дернул его за рукав, оборвав фразу.