— И кроме того, — добавляет, приподнимаясь, генерал, — в освобожденных областях мы обязуемся формировать национальные русские войска, подчиняя их в оперативном отношении непосредственно польскому генеральному штабу…
— Видите, мы стараемся всем, чем можно, облегчить вашу задачу, — улыбается старичок с ленточкой Почетного легиона.
Министр Французской республики улыбкой и словами льстит польскому дипломату. А за круглыми фразами другие острые, колючие мысли: «А вдруг предадут? Не выступят? Оставят за плечами силу, не позволяющую поднять железную палку дисциплины, заставят вооружать против врага разложенный коммунизмом народ».
Но поляк оправился. Ему тоже понятны эти несказанные мысли. Уступки разожгли аппетит, он видит, что его товар — кровь — в цене и хочет взять за него все, что можно.
— Наши проценты вам…
— Французский банк отсрочит их на три месяца, на шесть, до конца войны…
— Наш воздушный флот может не справиться…
— Мы можем для полной уверенности операции дать вам еще 3–4 мощных цеппелина с нашей даже командой.
— Но наши соседи…
— В случае удачи Румыния выступит с вами. Латвии мы дадим… Эстонии мы представим… Русская белая армия уже сейчас ваша верная союзница. Мы ее вооружим по последнему слову техники.
Никогда министерство Франции не было столь уступчивым.
Наконец все кончено. Старик за столом незаметно вытирает платком капельки пота на лбу и достает изящный портфель с массивным замком.
— Полная тайна. Здесь я храню документы даже от семьи. Проект договора. Прочтите.
Поляк тщательно проверяет документы.
«Мы, правительство Французской республики… ставящее своей целью обеспечение культуры и цивилизации… к совместной борьбе против идей, подрывающих основы мира». Слова — пустяки. Вот нужное:
— Условия будущих границ, гарантия военной помощи. Кредиты. Стоп. 80 миллионов. Мало.
Министр Франции краснеет, как взбешенный школьник.
— Простите. Так было условлено раньше. Менять теперь не время.
Поляк непреклонен.
— Да. Но мы не учли паники на бирже. Мы не думали, что ваша финансовая мощь так покачнется. 100 миллионов едва покроют потерю на падающей валюте.
Люди во фраках сдержанно вежливы. Кабинет безупречно выдержан, но все-таки голый сенегалец, торгующий бананами на улицах Танжера, или торговка селедками на парижском базаре почувствовали бы здесь что-то знакомое, сближающее их с этими людьми, говорящими на языке высокой дипломатии. Выдержке даже дипломатов есть границы. Почетный легион трепещет на груди, точно лист в бурю.
— У нас упала валюта. Наша финансовая, система покачнулась. (Ой, как закололо в боку: врач запретил волноваться. Проклятый поляк!) Знаете, правительство не уполномочило меня продолжать уступки до бесконечности.
Польский дипломат незаметно пожимает плечами.
— Хорошо. Мы можем подождать результатов ваших переговоров, — и, собираясь вставать, кидает на стол плотную пачку документов, которую держал и руках.
От удара голубой листок бумаги вылетает из пачки и падает к нему на колени. Элегантным движением на лету поляк ловит этот невиданный им документ и, перевернув, читает:
«Твое поведение безобразно. Ты третий раз забываешь оплатить счет моего ювелира, ставя меня в неловкое положение. Если ты не настолько обезумел с своими планами войны, что не забываешь отдыхать от них в моей кровати, то не должен забывать и платить за это. Не хочешь ли, чтоб я обратилась к твоей жене с просьбой оплатить счета любовниц ее мужа?»
«Секретные документы, которые берегутся от семьи», мелькает в голове поляка, но раньше, чем он успевает положить записку, старик за столом краснеет, румянец перелезает даже на нос и с живостью, невероятной для его тела, он перехватывает злополучную бумажку и, запихав в груду документов, прячет все в стол.
И только после, опомнившись, ища выхода, сразу не думая, говорит:
— Эти документы вам не нужны. Все и так ясно. Вы просите 100? Хорошо. Пусть будет 100. Я согласен.
И когда сбегает с лица краска, уже взвесив, добавляет:
— Кабинет меня не уполномочивал, но для сохранения дружбы я надеюсь провести 20 миллионов дотации.
И, пожимая протянутую руку, еще раз не то официально, не то просительно добавляет:
— Только полная тайна. Никому ни слова о документах.
Поляк вежливо наклоняет голову.
В кабинет уже входят вызванные звонком чины министерства и стенографистки. Трещит машинка.