-- Труднее? Почему?
-- Я хотел сказать, что это поставит меня в затруднительное положение.
-- Это определение ничего не объясняет.
-- Речь идет о тяжком преступлении, даже тягчайшем.
-- Вспомните, ведь вы ограничились тем, что вели машину.
-- Да, но этим я тоже содействовал убийству и отдаю себе в этом отчет.
-- Однако вы это сделали во имя ложно истолкованного понятия справедливое-
та, внушенного вам людьми, которые в силу своей культуры не должны были бы пользоваться вашей наивностью. Здесь самое главное то, что вы глубоко раскаиваетесь. Скажу больше, вы раздавлены раскаянием. Раскаянием, которое можно поверить не только официальным властям, но и настоящему исповеднику -- священнику. Вы должны жить своим раскаянием, желанием искупить вину.
-- Для меня не имеет значения, как развивались бы события, меня интересуют люди, которые отдавали мне приказы, это от них я зависел тогда, они могли распоряжаться мной словно игрушкой, я был в их руках, я был в их власти, для них я был готов на все, и чем они мне потом отплатили? Забыли обо мне. Использовали и выбросили вон.
-- Но чтобы перейти к тем, кто использовал вас и выбросил вон, нужно сначала
пройти через факты, вы согласны с этим?
-- Факты, в сущности, могли бы быть очень простыми.
-- Я хотел бы услышать о них от вас.
-- Я думаю, это была бы самая простая часть истории.
-- Ну и как, по-вашему, выглядела бы эта самая простая часть?
-- Она выглядела бы так: товарищ Беретта ожидал бы меня в шесть утра на углу улицы Вены. Я бы проезжал мимо, и он быстро бы запрыгнул в машину. Затем мы бы свернули на проспект Вашингтона и поехали в сторону улицы Берлина. Там бы остановились, точно напротив табачного бара, в котором каждое утро завтракал консул. Подождали бы с полчаса. Консул пришел бы, как всегда, ровно в семь, пешком. Товарищ Беретта вышел бы из машины и небрежно направился бы ему навстречу, а когда поравнялся бы с ним, молниеносно выхватил пистолет и трижды выстрелил бы ему в грудь. Консул не успел бы упасть, как мы были бы уже далеко, потому что я ожидал бы с включенным мотором и подъехал бы подобрать товарища Беретту. Не было бы практически и свидетелей: хозяин бара, появившийся в дверях, смог бы увидеть только, как мы исчезаем вдали. И что бы он мог заметить? Двух людей со спины, удалявшихся на сером "таунусе"?
-- Продолжайте, -- сказал господин в голубом.
--Осталось добавить немногое. Я проделал бы обратный путь не спеша, чтобы не привлекать ничьего внимания: проспект Вашингтона -- улица Вены -- проспект Буэнос-Айреса. В конце проспекта Буэнос-Айреса есть площадь Варшавы, мы бы припарковали машину там, затем спустились бы в метро и там бы разъехались: я на север, товарищ Беретта -- на юг. Ну и как, на ваш взгляд?
-- На мой взгляд, приемлемо, -- сказал господин в голубом. -- Действительно, очень правдоподобно. Думаю, история не могла бы быть рассказана лучше. Конечно, отсутствуют некоторые детали, одна там, другая здесь, между тем детали очень важны для того, чтобы добавить истории достоверности, особенно если речь идет об истории предполагаемой, надеюсь, вы меня понимаете. И меньше сдержанности, больше страсти. И слез. В общем, душевной боли. То, чем мы сейчас занимаемся, -- дело, основанное на раскаянии, не забывайте об этом.
-- Как бы то ни было, меня интересует не эта гипотетическая история, -- заметил человек с седыми волосами. -- Меня занимают люди, которые могли бы отдать мне приказ совершить все это, вот что для меня главное.
Господин в голубом поднялся и стал медленно прохаживаться по комнате.
-- Мы к этому и подходим, -- сказал он, -- мы как раз подходим к месту, которое занимает вас и еще больше интересует нас. Как видите, здесь наши интересы совпадают. Речь идет только о том, чтобы найти тех самых людей, поскольку вожаков было много, быть может, не все они были согласны с проведением подобной операции. Впрочем, я убежден, что такое решение могло бы быть принято в очень узком кругу. Что вы об этом думаете?
-- Самом узком, -- с готовностью ответил человек с седыми волосами, -- и поэтому значимы только те, кто смог бы отдать мне приказ.
-- Сколько их было?
-- Двое.
-- Не называя имен, что вы можете сказать о них?
-- Они из тех, кого зовут профессорами. Господин в голубом удовлетворенно улыбнулся.
-- По-моему, это точно,-- сказал он,-- продолжайте.
-- Это было десятого марта, ровно за месяц до убийства. В городе проходи созванный движением съезд, посвященный мировой войне. Приехали даже представители организаций из Франции и Германии. Обоих профессоров в городе не было, они уехали на юг по политическим делам. Я отправился за ними туда, где они про водили какой-то круглый стол. Я был в тяжелой ситуации: моего сына госпитализировали по поводу инфекционного заболевания, хозяин дома выселял меня из квартиры, я нуждался в деньгах, в каких-то грошах. Я собирался попросить у них. Я делал для них все: разбрасывал листовки, выполнял любую черную работу, был рабом движения. Я зашел поговорить с ними. Через пять минут я получил отказ, они сказали, что у них нет возможности помочь мне, что они устали от моих просьб. Надо же иметь такую наглость: несколько лет я делал для них все, а они устали от моих просьб, Они отказали мне ровно через пять минут, заявив, что у них и без меня забот хватает,