Хозяйство Василия Дорофеевича пошло от общего ломоносовского, во главе которого долгие годы стоял самый старший Ломоносов — Лука Леонтьевич. Но прошло время — отделился Василий Дорофеевич. Размежевали они старинный ломоносовский надел пахотной земли, поставил Василий Ломоносов свой дом и стал сам по себе, своим разумением, счастья и прибытка искать. Минул недолгий срок — пошло его хозяйство в гору. Состроил Василий Дорофеевич новоманерный гуккор. Большое по здешним достаткам дело. Глядят, бывало, на ладное ломоносовское судно куростровцы и похваливают: добрый корабль. А хозяин при этом довольно промолвит: «Помалу в труде достатка прибывает».
Вот стоит перед Михайлой его отец. Крепкорукий, смелый. Со всяким делом справится, не сдаст перед любой опасностью.
Однажды шли они по осеннему уже океану домой. К ночи стал крепчать ветер. С гребней волн рвало белую пену и стлало ее полосами. Убрали обычные паруса, подняли штормовые[15]. У румпеля[16] стоял Михайлин отец и двое еще помощников. Гуккор то взлетал высоко вверх, то рушился со всего маха вниз; корпус его гудел. Вдруг налетел шквал, ударил в паруса, судно опасно наклонилось. Василий Дорофеевич успел бросить в поставленный на гроте парус большой поморский нож, а затем, хватаясь за штормовой леер[17] и за такелаж[18], рискуя сорваться в море, быстро добрался до фока и бросил во второй штормовой парус топор. Прорезанные паруса силою ветра разодрало на части, гуккор выровнялся. Когда ветер поутих, поставили запасные штормовые паруса. Чуть ли не сутки метал океан «Чайку», и ни на минуту не отошел от руля отец, не пил. не ел, и спас и людей, и судно. «Чайку» уваливало ветром в сторону обрывистого мурманского берега. Все находившиеся на судне понимали, что это значит. Нанесет на берег — гибель. Хорошо запомнилось Михайле лицо отца в свете бившегося во все стороны фонаря, склоненное над маткой[19], мокрое от водяных брызг, серое, каменное. Только тогда снял отец с румпеля впившиеся в дерево руки, когда вогнал судно в узкое скалистое горло губы.
Что же: в жизни своей отец крепок. Но только ли в отцовской жизни мера?
Перед отплытием отец говорил еще: «Ныне я, сам знаешь, при особом еще занятии. В „Кольском китоловстве“[20] состою и к Груманту[21], на китовый бой хожу. В прошлом году, когда туда на корабле „Грото-Фишерей“ ходил, на всякое довелось наглядеться. Не без опасности дело. В этом году туда же на китобое „Вальфиш“ пойду. С кораблем всякое случается. „Грунланд-Фордер“, к примеру, помнишь?»
Об этом все хорошо знали. Несколько лет назад «Грунланд-Фордер», принадлежавший «Кольскому китоловству», разбился у Зимнего берега[22]. Все люди погибли.
«Ну, и с гарпуном около кита, знаешь, непросто. По морскому делу и с жизнью, и с смертью запросто. Ты же мне наследник. Ну, это так, про всякий случай. А вот что хочу тебе сказать: пора уже тебе к делу полностью поворачиваться, руки на него класть. Делу нашему ломоносовскому ход должен быть».
Припоминается Михайле и то, что говорил Лука Леонтьевич Ломоносов, которому Михайло приходился внучатым племянником.
Лука Ломоносов отличал Михайлу и не раз с ним беседовал. А рассказать ему было про что. И повидал немало и узнал он много, старый беломорский кормщик, водитель судов.
Много ходил по Двине, Белому морю и океану Лука Ломоносов, много он провел кораблей и у гряды опасных беломорских луд, и по костливым салмам[23], где того и гляди наткнешься на камни, и по бурной волне. Было ему что вспомнить. Хотя бы то, как вел он большой трехмачтовый корабль в тот год, когда после прошлогоднего поражения под Полтавой особенно злобились шведы. Из Архангельска в Колу. Тяжело груженный хлебом корабль. Доверили старому кормщику трудное и опасное дело. Не дойди судно до Колы — пропасть бы гарнизону тамошней крепости.
«…Откуда народ русский здесь на Двине, в Поморье, о край земли взялся? — рассказывал Лука Леонтьевич. — От Господина Великого Новгорода ранее всего объявился. Ветер-то, что с той стороны доходит, как у нас зовется? Шелоником Ивановичем. С реки Шелони, из новгородских земель, долетает. А в старинах[24] про что вспоминается? Про Новгород в них поется. Коим ветром заносило сюда во времена досельные? Шли сюда именитыe новгородские люди, а еще пробирались ватаги и тех, кто попроще, наш брат. Ну, боярам да купцам жизнь сладкой была и на старом месте. Потому — глянут они тут по сторонам, мошну принабьют, а там и домой и ну оттуда править да указывать. А наш брат здесь на землю и садился, облаживал себе жизнь. И случилось — возьмет да не поладит с боярами новгородскими и купцами. Шел сюда народ и сам собой. Залетал кто молодец-молодцом на жизнь повольнее. Кому у себя доли не хватало — тот тоже шел. А позднее и из других земель сюда прибивались. И на чем народ здешний замешан? На твердом духе, на своей воле, прямоте да крутом нраве. И голова должна была быть на плечах крепкая, чтобы все понять и в чем не оплошать. И во всяком уменье сдавать не должен был. А то, гляди, на старом месте раззоришь, а тут не совершишь. А здесь трудом поднимались. Само-то в рот по тутошним местам не падает. Кто в море пошел — поморами те прозвались. Вот так, Михайло, и сбился мужик наш. Глянь: глаз не прячет, смотрит прямо, в беде не сдаст, рука мозолистая и ухватистая, на работе лежит твердо, голова непоклонная».
15
Штормовые паруса — меньшие, чем обычные, шьются из очень прочной и толстой парусины, поднимаются при очень свежей погоде.
17
Штормовой леер — туго натянутая вдоль судна веревка, за которую держатся при передвижении по палубе во время штормовой погоды.
18
Такелаж — все снасти (то есть веревки), при помощи которых крепятся мачты, реи (стоячий такелаж); он служит также для уборки и постановки парусов, для подъема и спуска реев и пр. (бегучий такелаж).
23
Луда — каменистая прибрежная мель, подводные камни; салма — узкий пролив между островами или между материком и островом; костливая салма — каменистая, очень опасная для плавания.