— Будто не удивлен?
— Нет.
Тогда удивился Банев:
— А есть с чего.
— Я знаю, что отец у тебя, дядя Иван, был, и знаю, о чем должен был с тобой говорить.
Хм! Голова-то на плечах. Откройся-ка.
— Что отец шел — видел, о чем должен был говорить — догадался.
— И после всего этого ко мне пришел?
— Да.
— Почему?
— Потому, что верю тебе, дядя Иван, и знаю — добра мне хочешь.
— Хитрый ты, Михайло, ой, хитрый!
— Это не хитрость. Просто на добро прежде всего считаю, им меряю.
— Смотри-ка! Не ошибешься ли на том в жизни?
— Думаю, что нет.
— Это, значит, я тебе подпишу отпускную. А Василий Дорофеевич об том и просил, чтобы того не делать.
— А ты этого, дядя Иван, не мог бы ему обещать.
— Ну, брат, этак от тебя ничего не утаишь.
— А разве пообещал бы?
— Нет.
— Давно знаю: правду в моем деле видишь.
— Как улещиваешь-то!
— И знаю: перед правдой не отступишь.
— Так, так. Еще меду добавляешь.
Банев остановился перед Михайлой. На лице его изобразилось внезапное и сильное удивление.
— Погоди-ка, погоди. Ты отцу-то вчера сказал, что я уезжаю? А?
— Дядя Иван… Ведь я тогда еще не знал, что отец к тебе пойдет…
— Ага… Вон как. Когда же узнал?
— Когда отец уж пошел к тебе, дядя Иван.
— Ну, другое дело, другое.
Банев рассмеялся:
— Так не хитрый? А? А что обо всем жене моей скажет? Чтобы мне передала? А?
— Догадался… Дядя Иван… Всей моей жизни сейчас решение…
У Банева изменился голос:
— А… Вот… Ну ладно, ладно!
Он тронул Михайлу за плечо:
— Ты ничего. Ты не печалься. Все образуется. Так. На Москве-то как устраивать свое дело будешь?
— В школу поступать буду. Есть там Цыфирная школа, что на Сухаревой башне, и Славяно-греко-латинская академия. В академии науки-то глубже, да недавно новое препятствие к поступлению туда вышло.
— Какое?
— В ту школу был доступ крестьянским детям. А ныне указ вышел — запрет.
— Так. Почет оказан. Это, стало быть, новая власть уже после смерти государя Петра Алексеевича жалует. Да…
Банев подумал:
— Ну вот, скажем, уйдешь ты в Москву. Ладно. А думаешь, отец до Москвы не достигнет?
— Самое трудное дело — это пашпорт да отпускную здесь получить. Все остальное легче.
— Тебе пашпорт, а мне к отцу твоему да и к богу с ответом.
Михайло вздохнул:
— А в хорошем господь не выше ли земного?
Банев улыбнулся:
— Хитрый! Хитрый!
Он снял с гвоздя шубу, надел шапку, кивнул Михайле:
— Эх, беда, беда! Лошадь-то только лишь отложил, а теперь опять закладывай. И отдых бы костям с дороги нужен, не молод. Да вот поди ж ты!
В волостном правлении Банев потребовал книгу для записи поручителей.
Когда в книгу было все вписано, он сказал:
— Вот послушай-ка.
Он прокашлялся и расстановочно начал читать:
— «1730 года, декабря седьмого дня отпущен Михайло Васильев сын Ломоносов к Москве и к морю до сентября месяца предбудущего 1731 года, а порукою по нем в платеже подушных денег… расписался…» Да. Вот и расписался старый простофиля Иван Банев. И что это я раскис, сам в толк не возьму!
Они вышли и направились к саням.
— Ну, иди на свое дело. Господь с тобою.
— Спасибо, дядя Иван.
— Теперь ты в Холмогоры?
— Да. В Холмогоры, в воеводскую канцелярию за пашпортом.
— К примеру, пашпорт получишь. А как же с указом?
— С каким?
— С тем, что вышел о крестьянских детях.
— Ивана Ивановича Каргопольского, дядя Иван, знаешь?
— Слыхивал. Будто доброй души.
— Вот у него друг в Спасских школах учителем. Каргопольский ему напишет письмо. Тот пособит.
— А вдруг не пособит?
Михайло молчал.
— Хм! Знаешь ли, через кого твое дело в Холмогорах решается?
— Через Ивана Васильевича Милюкова, который ведает в Холмогорах земские дела. Как не знать!
— Многое может сделать. Ловок. Но деньгу любит. Так вот, Михайло, ежели бы ты добился, чтобы в пашпорте не было того сказано, что ты есть крестьянский сын?
— Спасибо, дядя Иван, за совет. — И Михайло рассмеялся.
Спрятав справку, он пошел в сторону Холмогор.
— Погоди!.. — окликнул его Банев. — Ты что же, пеший?
— Пойду побыстрее.
— Час-то уж не ранний. Вдруг да опоздаешь. Бери-ка мою лошадь.
Когда Михайло уселся в сани и взял в руки вожжи. Банев сказал:
— Ну, вот и достигай своего. Голова-то у тебя на плечах. Меня, парень, кругом обошел. И, Михайло, запомни: не на тебе грех, на мне, старом. Замолю.