А отец тоже думает. Вот эти книги, над которыми сидит теперь Михайло зимами: «Арифметика» Магницкого, «Грамматика» Смотрицкого. Пусть. Даже лучше это. От этих книг еще легче к тому, что для него придумал, пройдет.
«Чайка» подходит к Архангельску. Выплывает справа громада Гостиного двора. Будто выровненная и длинная каменная глыба приникла к берегу, протянулась по нему крепостными стенами, над которыми встали башни. Вот высокий Раскат, главная башня. От нее в стороны плечами идут стены, в конце которых стоят две наугольные башни. И башни и стены хмурятся амбразурами, смотровыми окнами. Кажется, что оттуда кто-то смотрит недоверчиво и зорко. Гостиный двор — и торговое место и крепость. Повернув от Двины, стены идут в глубь берега, где соединяются еще одной стеной, над которой поднялись три башни, две наугольные и средняя — также Раскат. Раскатами обе башни именуются потому, что в них сделаны раскаты — площадки для пушек. Шестнадцать лет строился Гостиный двор, с 1668 года по 1684, и встал на берегах Двины громадиной, на диво современникам.
Это был самый большой Гостиный двор Московского государства XVII века.
Флаги всех стран мира, корабли которых бороздили дальние моря, реяли у архангельского Гостиного двора. Отсюда шел за море весь хлеб Московского государства, назначенный для вывоза, весь русский смольчуг, кожа, щетина, сало, поташ, русские драгоценные меха: соболь, горностай, бобер, куница, выдра, везли отсюда даже нефть и многое другое, что слала за моря Московия, отрезанная от других, сообщающихся с океаном, морей, кроме Белого. Русский товар, назначенный в заморский отпуск, шел сюда со всех концов России, от всех ее границ, собирался по рекам, большим дорогам, проселкам, тянулся через междуречные волоки, чтобы погрузиться потом на насады, карбасы, дощаники, которые принимала Двина. Поднимались же по Двине суда, принявшие с иноземных кораблей английские, французские, барабантские сукна, сахар, пряные коренья, чернослив, лимоны, писчую бумагу, нитки, иголки, бархат, медь красную в брусках, вина — Ренское, Канарское и другие; по Двине же везли на Русь оружие, в котором так нуждалось ведшее многочисленные войны государство.
Заморский торг по Двине начался еще при Грозном и только по ней и производился вплоть до того времени, когда был основан Петербург и когда Россия связалась с Западом по Балтийскому морю.
Василий Дорофеевич смотрит на Гостиный двор, на реку.
— Наши-то помаленьку собираются. Готовятся к торгу. Сколько заморских судов придет сей год? Эх, не то теперь стало. Раньше-то кораблей, из-за моря пришедших, сколько тут стояло? И не протиснешься. В несколько рядов. И тут, у Гостиного двора, и вон там напротив, у Кегострова. В тысяча семьсот пятнадцатом пришло их двести тридцать. Ведь что привалило! А теперь не то. В прошлом году пришло всего сорок пять. Вряд ли поболе будет их сей год. А почему? В Петербург идут. Там нынче главное морское дело вершится с другим главным российским вместе.
— Главное российское там? — спрашивает Михайло.
— Там. Да и у нас мало ли?
— Главное-то все-таки там.
В Архангельске пробыли недолго. Взяв поручения на компанейском дворе «Кольского китоловства» к директору китоловства бранденбургскому торговому иноземцу Соломону Вернизоберу, постоянно жившему в Кольском остроге, гуккор «Чайка» пошел на Колу.
Минуло два месяца.
Китобой «Вальфиш» делал последние приготовления перед отплытием из Кольского острога к Груманту, и вместе с кандалакшенином[28] Степаном Крыловым и иноземцем Аврамом Габриэльсом, которые также в этом году должны были участвовать в китовом бое, готовился к выходу в океан Василий Ломоносов. «Чайка» же, груженная уловом рыбы, шла к Архангельску. Разгрузив рыбу, она направилась к Курострову. Наступала сенокосная пора. Уходя на китобойный промысел, Василий Дорофеевич распорядился, чтобы Михайло справлялся бы в сенокосную пору уже сам, хозяином.
Шел июль. Уже несколько дней взметывались и быстро летели беломорские ветры, бурлили Двину и проносили в вышине полные грозой дымчато-фиолетовые тучи. Они набегали на солнце, на потемневшие двинские воды; на ельники и высокие цветущие травы с шумом лились дожди.
Случалось, гроза грохотала в полнеба, а другая оставалась ясной, и г стороне, у края горевших светлой каймой облаков, летела на землю светлая гряда солнечных лучей.