Пока еще воля, француженку из Москвы не привезли. Алеша в блузе с отложным воротничком разгуливает по парку, покуда не позвали. Позовут- тогда разрушится весь этот зеленый мир, принявший Алешу за своего. В дуплах столетних дубов истлевают любовные записки. Липы смыкаются сплошным навесом над обомшелыми аллеями, хранящие чьи-то не смытые дождем следы. Тихо, безлюдно. Прошлая жизнь ушла, будущее неведомо. Навстречу Алеше идет высокая белая дама. Не дошла, растворилась в солнечном свете. Вот распахнулось окно мезонина. Оттуда выглянул молодой человек в парике, бросил на дорожку конверт. Окно захлопнулось, и никого за стеклами. Алеша подошел туда, где только что лежал конверт. Кленовый лист – и все. Пытался сосчитать комнаты в доме. Не получалось. Анфилады зацикливались, убранство покоев менялось, пока он свершал обход. Некто шел впереди, напевая по-итальянски, как иной раз матушка. Не она, нет. Юноша с высоким ломким голосом. Алеша прибавит шагу, но никак не настигнет молодого певца. Вон и лист с нотами на полу. Поднял – а он рассыпался в прах. Прошлое не давалось в руки. И одиночество Алеши, столь любезное ему самому, никого не беспокоило. Он не пытался посвятить матушку в свой тайный опыт. Тем более отца, с головою ушедшего в исторические изыскания.
Иной раз матушка сажала Алешу с собою в коляску, надевала ему на голову полотняный картузик и везла в деревню. Оставляла в избе у крестьян, сама шла дальше пешком, повязавши платочек вместо городской шляпки. Алеша выходил во двор, слушал разговоры домашней птицы. «Кто, кто это такой чистенький?» И норовили измазать. В сумерках сеней вставал высокий-высокий, тянул к Алеше руки. Скорей в горницу. Старуха лежит на печи, уже всё путает. «Степанушка, барчук…» Вспомнила Алешиного дедушку Степана Васильича Островцова. Сколько же ей лет?. не меньше ста, должно быть. Иконы глядят сурово. Алеша поспешно крестится, не то высокий поймает в сенях. Алеша обходит избу кругом. Наличники удивляют резьбой, занавески узором. Всё петушки, петушки друг за дружкой. За избой лопухи. Заглядывает в колодец - там отражается звезда. Только успел отскочить – из колодца встал тако-ой! И канул в воду. Подошла босоногая девчонка с ведром, уставилась на Алешу. Алеша шаркнул ножкой. Девчонка хмыкнула и закрыла лицо подолом. Алеша тоже зажмурился. Заскрипел ворот, шлепнулось об воду ведро. Закачалось, зачерпнуло. Когда Алеша открыл глаза, девчонка уж переливала воду в свое ведерко. Жур-жур-жур. Понесла, отставив левую руку.
Из ближней избы выскочил парнишка лет девяти, помоложе Алеши. Испугался – и шасть обратно. Алеша пошел за ним, зашел в избу. Девчонка лет десяти качала люльку, в которой сучило ножками голое дитя. Было натоплено, хоть стояла летняя теплынь. Испуганный малец выглядывал из-за ситцевой занавески. Свеча горела перед иконами с такими же суровыми ликами, как и там, где Алешу признали за Степанушку. Алеша снова шаркнул ножкой, всем вместе – девчонке, брату ее, люльке и образам. Сказал: «Алексей». Парень понял, о чем речь, и прошептал: «Ермолай». Алеша подал ему руку, и вышли вместе на волю из жаркой избы. На воле жужжали пчелы, Ермолашка отогнал их веткою. Лес чернел вдали, четкой полосою отделяя небо от земли. И земля, и небо были равно таинственны. Облака строили легкие башни и сами же их разрушали. Алеша вынул из кармана талую конфету и протянул Ермолаю. Ермолай сразу есть не стал, а спрятал куда-то за пазуху. Подумал, подумал и дал Алеше оттуда же из-за пазухи деревянную струганую куколку. Алеша принял с поклоном. Можно считать – дружба завязалась. Коляска подъехала, маменька зовет. Ермолай остался поглазеть, как кучер подсаживает Алешу на подножку. Марию Степановну по деревням никто не боялся. Звали «простой барыней». «Это твой новый друг?» - спросила маменька. «Да», - отвечал Алеша и показал деревянную куклу. Маменька благосклонно кивнула.
Приехала из Москвы мадемуазель Морель, говорила с Алешей по-французски. Алеше весело было чувствовать иной ход мысли. Найдет туча – тяжелая туча над полем. Француженка скажет: «Il va tomber des cures» - «Сейчас с неба посыплются священники». Но маменька всё чаще брала Алешу с собой в деревню. И ход мыслей Ермолаюшки был не менее чужд и интересен. Вот. значит, как отливают испуг и снимают порчу. В деревню – как в чужую страну. Два языка, два народа. Алеша баловался, переводил стихами по-французски:
У попа была собака,
Он ее любил.