Выполнив взятые на себя обязанности экскурсовода, директор увела Марию Степановну, сославшись на необходимость уточнения каких-то моих данных. А меня, проявившего искреннюю заинтересованность экспонатами музея, оставили одного, попросив ничего руками не трогать. Что странно, так как по словам самой же директрисы музейные экспонаты постоянно используются в учебном процессе.
Согласно кивнув головой, я ещё раз прошёлся вдоль музейных стеллажей, рассматривая развешанные фотографии, читая их описания. И вдруг под россыпью старых и не очень школьных тетрадок я увидел зелёную обложку с маленьким мальчиком, пытающимся поднять тяжёлую металлическую гирю, своей ручкой достающую ему до колен. И словно наяву я увидел моего отца, протягивающего мне точно такие же зелёные тетрадки перед первой моей школьной линейкой. Не знаю, где папа их взял, но такие тетрадки были только у меня. И я ими страшно гордился. А последнюю чистую я берёг до самого конца школы. Она так и лежала в глубине письменного стола, как талисман, приносящий мне удачу в процессе учёбы, на контрольных и экзаменах.
Мои руки сами, не взирая на запрет, потянулись к увиденному кусочку моего прошлого. А перед глазами проносились воспоминания, как папа учит меня кататься на детском двухколёсном велосипеде, отсоединив его боковые поддерживающие колёсики, как он, хромая на подвёрнутую ногу, несёт меня на руках после моего падения с высокой школьной лестницы, как учит плавать в нашей речке, играть в шахматы и шашки, и как щедро угощает ремнём за выпавшие из кармана сигареты.
Раскрыв тетрадку, я разочарованно увидел, что её клетчатые листы, несмотря на неподписанную обложку, обильно украшены синими каракулями корявого детского почерка. И только последний листок остался нетронутым математическими задачками с красными оценками под ними.
Закончив изучать таблицу умножения на обороте обложки, мои глаза преподнесли мне ещё один сюрприз. Они увидели, а живущие сами по себе руки сграбастали ещё одно напоминание о моих школьных годах. И этим напоминанием оказались чешские простые карандаши в оранжевой деревянной рубашке с золотой надписью «Koh-i-noor». Тоже немалая ценность для советского школьника. Помню, как пахли эти карандаши деревом и свежим лаком! Конечно же тот карандаш, который я держал на ладони таким запахом порадовать уже не мог. Ещё бы ему сто лет почти! Какой тут запах? Но я не удержался и всё-таки понюхал.
И в этот момент послышался звук открываемой двери и приближающиеся голоса директрисы и Марии Степановны. Моментально вспомнился проигнорированный запрет на прикасание руками к музейным экспонатам, находящимся сейчас у меня в руках. И, казалось бы, ну что в этом такого? Ну взял, ну посмотрел! Сейчас положу всё назад в целости и сохранности. Но, видимо, моё подростковое тело было не согласно с доводами более взрослого сознания.
Поднявшаяся неожиданно во мне паника привела к тому, что выскользнувший из пальцев карандаш упал на пол и укатился куда-то навстречу приближающимся женщинам. Бросившись его искать, я совсем забыл про зажатую в руке тетрадку. А когда нашёл было уже поздно — я просто не успевал вернуть всё на свои места. И, чтобы грозная директор не заметила моего нечаянного проступка, быстро упрятал и тетрадь, и карандаш за пояс брюк, прикрыв сверху своей рубашкой. Так я и вынес раритетные вещи из школьного музея. Впрочем, их там было много, так что мой поступок, за который мне до сих пор нестерпимо стыдно, так и остался никем не замеченным.
Что делать с тетрадкой и карандашом, куда их девать я не знал. Вернуть в музей? Так в него до нового учебного года мне не попасть. Выбросить — не поднимается рука. Использовать по назначению — чистый листок всего один. И вообще я не видел, чтобы кто-нибудь здесь использовал бумагу для записей. Все пользуются комами. Оставить дома? А вдруг обнаружит мама Маша? Возникнут всякие неприятные вопросы. Вот и таскался с ними каждый день. Даже бельтбэг пришлось купить хотя и не только для них. Но не держать же неприкаянные улики постоянно за пазухой?
А сегодня старая тетрадка нашла применение. И хотя обмотанную ею бутылку не удалось укрыть от посторонних глаз, но таскать с собой чужую, бесполезную вещь мне надоело.
Поболтав рукой и на слух оценив остаток муската, я повторил тост, сказанный капитаном и приложился к горлышку пока последняя капля вина не покинула бутылку. Слухомер у меня оказался не откалиброван, потому что выпить пришлось немного больше, чем мне показалось на слух. Пустая бутылка вместе с неудавшейся маскировкой отправилась в урну, а остатки сыра — в мой желудок.