Соучредитель – владелец четверти проекта – через несколько лет поднатореет, будет справляться самостоятельно. Двоюродному брату, москвичу, незачем возвращаться на родину. Сын учительницы и таксиста не имел особенных перспектив дома. Продажа чудом доставшегося участка земли в ближайшем Подмосковье и совместный проект с Усмановым-младшим – счастливый билет в безбедное будущее.
Яна то соглашалась, то отказывалась перебираться. В итоге сошлись на том, что в год дочери она переедет. Богдан согласовывал постройку просторного дома, чтобы жена и дочь ни в чём не нуждались, когда в одно мгновение его жизнь перевернулась.
Сегодня он выбирал участок для жизни, а завтра для двух могил – Яны и дочки Аришки.
Спать не мог, не из-за кофе, из-за атакующих воспоминаний и чувства вины, видя один выход – шагнуть в окно, а этого он не сделает никогда, раз не шагнул в день похорон. Решить всё разом – незаслуженно милосердно к себе. Справедливее жить и каждый грёбаный час помнить о том, что если бы не его идиотическое упрямство, Яна никогда не осталась бы одна в большом городе, не села за руль, чтобы отвезти Аришку на очередной приём к педиатру, и не влетела под встречную машину…
Закономерный итог никчёмной жизни Усманова Богдана Павловича.
Глава 7
Жить в просторной квартире, среди воспоминаний, Богдан попросту не мог, продать тоже – подобной милости он себе не позволит. Оставалась раздолбанная квартира на Бурденко, родительская дача, гостиница, хотя бы на первое время. Или вернуться в комнатушку в большой, нефункциональной квартире с беременной хозяйкой…
В любом случае, необходимо туда съездить, Богдан оставил там вещи, главное – паспорт и ноутбук.
Дверь открывал своим ключом в полной уверенности, что Женя спит. Два часа ночи, любой нормальный человек видит пятый сон в это время. Однако в гостиной-кухне горел свет.
Рядом с диваном появился невысокий столик с водружённой современной швейной машинкой, за ней корпела Женя, сосредоточенно следя за строчкой. Вокруг валялись лоскуты разноцветной ткани, пуговицы, ножницы, нитки. Абсурдная картина на самом деле. Москва, двадцать первый век, женщина, выводящая строчки на швейной машинке.
– Что ты делаешь? – он встал рядом, переводя взгляд со всклокоченной макушки с небрежным пучком на руки, придерживающие голубую тряпицу.
– Ай! – Женя подскочила, задев ногой кривенький стол, хватая обеими руками живот в оберегающем жесте.
– Прости, – Богдан машинально подхватил запнувшуюся, мягко удержал и автоматически погладил по плечам, краем сознания отмечая, какая она крошечная.
Не худая – телом он почувствовал мягкую, вовсе не маленькую грудь и живот, – а всё же впечатление, что в его объятиях кроха, было острым и неправильным. Он убрал руки, убедившись, что Женя уверенно стоит.
– Нет-нет, ничего. Я сейчас всё уберу, я быстро, – засуетилась она, собирая тряпочки в потёртый полиэтиленовый пакет, туда же бросая катушки ниток.
– Зачем? Мне не мешает, шей, если хочется, – Богдан пожал плечами.
– Вроде как… общее пользование. Просто там неудобно, – она показала рукой на дверь в свою комнату. – Не думала, что ты придёшь сегодня, – продолжала она бубнить. – Сейчас! – Женя рванула вилку из розетки и подхватила машинку, намереваясь отправиться в комнату.
– Давай сюда, – Богдан забрал ношу и направился без приглашения в комнату Жени.
Не хватало ещё, чтобы на его глазах беременные таскали тяжести. Машинка оказалась лёгкая, белый пластик и близко не напоминал старый Зингер в квартире бабушки.
Комната Жени оказалась просторнее снятой Богданом. Со старой, со времён Союза, мебелью – лакированным столом-книжкой у окна, заваленным книгами, журналами по рукоделию, ящичками с мелочью для шитья, кроватью с такими же лакированными спинками, с цветастым покрывалом определённо ручной работы.
Легко поверить, что квартира принадлежала бабушке Жени, из достижений современности в ней лишь относительно новый кухонный гарнитур, диван в гостиной, телевизор на стене и швейная машинка.
– Куда поставить? – он вопросительно посмотрел на неуверенно топтавшуюся в дверях Женю. Только сейчас он обратил внимание, что на ней надето нелепо короткое, широкое платье в чудовищный, ярко-синий горох. Машинально глянул на полноватые голые ноги, отметив их стройность для телосложения и положения женщины, и тут же перевёл взгляд на лицо.