Вместе с дорогой история ее жизни раскручивалась передо мной, как клубок. Девочке было семнадцать. Пять лет назад она ушла из дома, добралась до Вирджинии, где познакомилась с тридцатипятилетним мужиком с тремя детьми, втюрилась в него и стала жить с ним. Только вот он был тот еще псих и недавно, судя по истории, кого-то застрелил. Теперь он сидел и ждал решения судьи, а девочка без денег и жилья спустя пять лет возвращается домой сообщить маме, что она беременна. Ближе к ночи она попросила у меня телефон позвонить своему парню как раз в тот момент, когда он узнал приговор: десять лет. Чувак, видимо, решил, что есть варик сократить это время и вышибить себе мозги прямо сейчас. И вот она начинает в истерике орать: «No, baby, please, don’t kill yourself!» – и странно трястись. Выясняется, что у девки боязнь закрытых пространств – добавь к этому немножко нервов, и у нее уже чуть ли не пена изо рта. Ее начинает трясти, как при эпилепсии. Я хватаю ее за руку. Она задыхается. Всю ночь я успокаивала ее и проклинала совет садиться с девочками. Следующим пунктом был Чикаго. Зайдя в автобус, я стала искать кого-то более разумного в качестве соседа и увидела вдруг маленького мальчика с большой плюшевой обезьяной в руках. Подсев к нему, я заметила на его руке татуировку – красную звезду. Дабы завести разговор, я спросила, не с восемнадцати ли можно бить в Штатах тату.
– Мне тридцать два, – ответила бритая лесбиянка и продолжила играть во что-то на приставке. Больше мы не общались.
Мы выехали в центральную Америку, где, кроме дома Элли и кукурузных полей, ничего не найти. И я увидела очень странно разодетых людей. Сначала подумала, что это актеры выездного театра и потому в костюмах. Они были одеты в деревенскую одежду, но ту, которую носили два века назад. Женщины были в кокошниках и пышных юбках до пола, на мужчинах были соломенные шляпы с полями, брюки на подтяжках и жилетки. На лицах красовались длинные бороды. В руках были старые кожаные чемоданы.
– Простите, не знаете, почему они так одеты? – спросила я соседа по лавке.
– Наверное, они амиши.
– Армиши? Из армии? Что?
– Нет-нет, А-МИ-ШИ. Они очень религиозные. Они отрицают прогресс и живут в деревнях без электричества и новых технологий. Ездят на лошадях. Это целое движение в Америке.
– Вы серьезно?
– О да.
– Но если они отрицают прогресс, то почему ездят на автобусах?
– Вот в чем вопрос…
Не знаю, как я пережила оставшуюся дорогу. Три ночи я спала сидя, сделав подушку из свитера и укутавшись в остальные теплые вещи. Ступенька под ногами, систему работы которой я разгадала автобусе на пятом, немножко спасала, но не задницу и спину. Каждые пару часов какая-то из частей тела затекала, и я сонно выпрямлялась, вглядываясь в бесконечные черные поля. Фары автобуса освещали прямую дорогу в бесконечность и разметку – пеструю ленту-змею. Все семьдесят два часа я крутила в воображении сцену, как мы встретимся. Грязная, уставшая, но счастливая, я наконец-то ворвалась в Денвер – главное пристанище керуаковских героев, о которых, как и о самом Керуаке, я тогда еще и слыхом не слыхивала. Я не могла предстать перед Дэниелом в таком виде и с чемоданом в руках. За четыре года отношений я хорошо уяснила: чтобы мужчина тебя любил, нельзя ему навязываться. Я пересела на нужный автобус, и тот унес меня подальше от центра, к дому Кирилла Слесаренко. Кирилл был угрюмым и странным парнем. Он жил со своей мамой и отчимом. Его младшая сестра забавно перемешивала английские и русские слова в речи.