- Прокол вышел. Николаевич вчера свой дал, просил тебе не говорить.
- Значит, опасность серьезная?
- Конечно, но как ты теперь знаешь, нам есть, чем ее встретить. Идем спать.
- Миша, как удачно тебе дали отпуск, что бы мы без тебя делали?
- Ты и без меня постоянно попадаешь в какие-то страшные истории, а потом из них выбираешься. Придется в отставку идти раньше времени, тебя охранять.
- Вот, наконец-то, я слышу то, о чем давно мечтаю, пошли спать.
Спалось плохо всем, Мишка, от каждого звука на улице подскакивал и с оружием к окну. Все обошлось, когда рассвело, мы оторвались, поспали почти до обеда. Хотелось новостей с «большой земли», но Николаевич не звонил. К вечеру я не выдержала, позвонила сама, он не ответил.
Николаевич появился, когда мы уже все глаза проглядели, только на третьи сутки, и сказал:
- Все, ребятки, отставить страхи, Гнусавый арестован. Хочу, есть, а особенно выпить.
После нескольких рюмок водки, которые он выпил с большой жадностью, рассказал, что Гнусавого брали «на живца», а «живцом» был сам Васильевич. Завтра они с Надеждой Петровной вернутся домой. Вот такие боевые наши старички - разбойнички. Неужели, все закончилось?
Наутро мы наконец-то, открыли офис, приехал, заметно похудевший, но бодрый Васильевич, казалось, жизнь налаживается.
До конца Мишкиного отпуска оставалось два дня, и мы с благословения моего руководства, решили съездить в Крым. Путешествие было прекрасным, только коротким. Мы возвращались и, уже в черте города, остановились на заправке, позвонила Надежда Петровна и сказала, что Васильевича с Николаевичем больше нет. Их зверски расстреляли, среди белого дня, прямо в офисе.
- Мишка, как же так могло случиться? Знали, боялись, предпринимали какие-то меры государственные органы, и все равно это случилось, еще и Николаевич попал за компанию. Он же говорил, что мстителя задержали или он нас с тобой так успокаивал?
- Вика, уже целая очередь заправляться собралась, съезжай потихонечку на обочину.
- Ты мне скажи, его арестовали или нет?
- Вика, трудно, но нужно успокоиться. Его арестовали, но на свободе остались его деньги, очень много денег. Вика, остановись! Куда ты несешься? Им уже не поможешь.
Поняв, что спорить со мной в данный момент бесполезно, Мишка лишь посильнее вжался в кресло, пристегнул ремень и замолчал.
Офис был оцеплен, и как я ни размахивала удостоверением и ни рассказывала, что я здесь работаю, не пропустили. Мы уселись прямо на землю, за оцеплением, молчали. Сидели очень долго. Наконец-то, увидели, как вынесли двое носилок, с черными, наглухо закрытыми, пакетами. Мои дорогие старички, замечательные люди, друзья с детства они и здесь были вместе. Мы долго-долго ревели, обнявшись.
- Миша, как ты думаешь, если бы мы не уехали, мы смогли бы им помочь?
- Вряд ли, если только составить компанию.
- Как-то стыдно с Надеждой Петровной, встречаться, здесь такое, а мы на отдыхе.
- Вика, не преувеличивай свои возможности, а Надежда Петровна все понимает. Интересно, где она? Может, ей нужна помощь?
С сиреной подъехала скорая, на носилках вынесли Надежду Петровну. К оцеплению подошел полицейский, спросил:
- Кто работает в этом офисе?
Но, сейчас мне уже не хотелось сознаваться, наших, уже там не было, вызовут в другой раз, мы помчались за скорой.
В приемном отделении Надежде Петровне наставили уколов, она пришла в себя, от госпитализации отказалась. Мы отвезли ее домой, хотели остаться, но она категорически отказалась, сказала, что хочет побыть одна, завтра прилетает сын.
Мама, увидев меня, обняла и зарыдала в голос. Понимая, что никто ей сообщить не мог, я не на шутку, испугалась, предполагая, как она могла узнать. Но все оказалось прозаичнее, моя голова стала наполовину седой.
- Мишка, когда это случилось?
- Не знаю, я только сейчас заметил.
- Мама, Николаевича и Васильевича убили, расстреляли в офисе, больше ничего мы пока сами не знаем, я полежу.
Свернувшись калачиком, я чувствовала себя ежиком, каждая иголка которого искрила. Голова раскалывалась, слез не было. Каждую клеточку моего тела заполнила боль и вселенская обида на несправедливость мироустройства. Нет, я, конечно, не думала, что все в мире происходит по законам чести и совести, но не до такой же степени.