Тем не менее, я позвонил ему, но мне ответил грубый незнакомый голос, я даже не разобрал толком, мужской или женский. Я повторил и меня опять обложили. Вероятно, изменился номер. Мать говорила, что в городе открылось несколько новых станций и часть телефонов переключили. Я решил поехать в Переделкино, чтобы увидеть своими глазами эту сгоревшую дачу, тогда, может быть, не надо было и вовсе встречаться с Хомяком. В конце концов, Лина права: в поселке несколько тысяч дачных участков, а теория вероятностей… Хотя шестое чувство (Седьмое? Одиннадцатое?) подсказывало мне, что драма разыгралась в одном единственно возможном месте… Я слишком хорошо помнил, как однажды, оглянувшись на это двухэтажное, псевдорусской резьбой украшенное строение, отчаянно его возненавидел и невнятным шепотом произнес: чтоб ты сгорело! Опять меня обуял ужас: кто и зачем исполнил еще одно мое бредовое желание?
В Переделкино все было на месте: нигде не выросло ни одной столетней сосны, Рождественскую церковь слегка подновили, но это было вполне естественно… Все было на месте, кроме дачи Хомяка.
Посередине участка возвышалась бесформенная, чуть припорошенная снегом груда из обгорелых брусьев, досок, немыслимо погнутых водопроводных труб.
Но что-то было не так… Я потоптался на месте, прошел вдоль забора, не сводя глаз с пожарища.
Останки дачи находились метрах в двадцати от того места, где они должны были быть. Безумие…
Я перелез через забор. На сей раз реальность оказалась права, милосердна: обломки действительно были перенесены и свалены пожарными, фундамент же был на прежнем месте. Вероятно, здесь велось следствие по поводу… Слово труп, неизбежное в этой ситуации, вызвало волну отвращения.
Что-то привлекло меня в самом эпицентре развалин. Я приблизился. Это была огромных размеров, тускло блестевшая гитарообразная вещь, и несколько секунд я не мог определить ее происхождение. Присмотревшись, я понял, что передо мной ничто иное, как деформированная высокой температурой медная дека рояля, поставленная на попа и столь похожая на могильный обелиск.
– Я пепел посетил, – вдруг пришло мне на ум начало строки, и я автоматически продолжил:
– Я пепел посетил, ну да, чужой, но родственное что-то в нем маячит… Хоть мы разделены такой межой. Нет, никаких алмазов он не прячет… – но у меня, не было ни времени, ни желания сочинять дальше.
Я пошел в сторону сарая, чей профиль угадывался вдали среди сосен. У колодца остановился, поднял крышку и заглянул внутрь. Далеко внизу, в зыбком квадрате инобытия, из-за какого-то уж совсем немыслимого края, высунулся по плечи и невыразительно посмотрел на меня мой двойник. Он слегка покачивался, значит, по линии сейчас шел тяжелый поезд. Я вдруг представил, что где-то там, в глубине этой дрожащей земной коры, существует и ждет меня отраженный мир, где, подобно отвратительной TV-рекламе, которую я видел недавно, все танцует – бутылочки, рюмочки, мордочки, туда-сюда – живет необугленный дом, хлопают на сквозняке форточки, щелкают дверные запоры, шумит чайник, готовый отдать порцию утреннего счастья, и скрипят половицы под ее ногами… И если сейчас, зажмурившись и прижав руки к груди, перевалиться через сруб, выйти в новую зыбкую реальность, сразу покончив с этим сюжетом?
Нет, это всего лишь гнусная, мучительная, ледяная смерть – с переломанными ребрами, в черной, хотя и кристально чистой воде.
Помню, как ребенком я спускался туда по влажной веревке, чтобы увидеть звезду… Увы – это оказалось чьей-то мрачной шуткой, задуманной для того, чтобы убить в пространстве и времени несколько сотен любознательных детей. Тогда я испытал жуткое одиночество под землей, одиночество и оторванность, грубую реальность смерти, – несмотря на то, что сверху были отчетливо слышны голоса моих друзей, и появлялись в квадрате неба их темные торсы.
Я нагнулся и потрогал бревно, за которым был тайник. Там мы с Хомяком прятали – последовательно, от возраста – рогатки, сигареты, вино… Я попробовал сдвинуть половинку бревна, но она не поддавалась, обледенелая. Если бы кто-то неведомый, услужливый, подошел ко мне и шепнул на ухо: горячо! Почему мне не пришло в голову, что я прикасаюсь ладонью к той самой тайне? Ведь и Марина знала о существовании этой дверцы…
Я двинулся дальше, по щиколотку утопая в неглубоком снегу – холодно, холодно! Внезапно какой-то предмет привлек мое внимание. Я увидел прибитый к развилке сосны кусок ржавого железа, вернее – в форме трапеции Лобачевского – развертку старого ведра.