— Понятно, — сказал Куэйл.
— Хорошо, — продолжал О'Мара. — Таким образом, ваш человек летит в Париж, достает там пропуска и бланки паспортов в посольстве. Пусть он там покрутится несколько часов, а затем летит в Гуарес и садится на летное поле в двух милях к северу от города.
— Я знаю это место. Мы использовали его с первыми диверсионными группами во время войны. Прекрасная площадка.
— Хорошо, — сказал О'Мара. — Пилот приземляется там не позднее, чем в шесть часов завтра вечером с документами, которые я перечислил. Нет смысла повторять, что он должен быть смышленым.
— Не беспокойтесь. Он будет очень сообразительным. Я возьму Джонни Сагера.
— Хорошо. Еще одно. На взлетном поле всегда присутствует пара человек из обслуживающего персонала. Пусть кто-нибудь даст им указание не слишком совать свой нос во все, что происходит. Пусть занимаются своим делом.
— Взлетное поле Гуареса сейчас не используются по назначению. Обслуживающий персонал только присматривает за ним. Они не будут вмешиваться. Гарантирую. Это все?
— Достаточно, — сказал О'Мара. — Пока, Питер.
— Минутку, Шон. Что касается Гелвады и Танги, если вы собираетесь использовать их в качестве приманки, не говорите им об этом. Людям легче, если они не знают, что их ждет.
— И не собираюсь, — сказал О'Мара мрачно. — Вообще нехорошо говорить людям, что…
— Знаю. Делал это сам и не раз. Это довольно неприятно.
Наступило молчание, а затем О'Мара попрощался:
— До свидания.
— До свидания, — ответил Куэйл. — Удачи.— О'Мара повесил трубку и поднялся в свою комнату.
Сел на кровать и уставился в стену перед собой.
Он подумал, что ему крупно не повезло, когда он начал работать на Куэйла. И начал ругаться. Он ругал всех и все.
Ему было все равно. Наконец он остановился и замер, жуя незажженную сигару и глядя в стену.
Яркое послеполуденное солнце проникло через высокие окна, расчертило комнату золотыми и черными полосами. Танга де Сарю ухаживала за цветами, когда О'Мара вошел в дверь. Он уже дошел до окон, когда она заговорила.
— Доброе утро, О'Мара… или, скорее, добрый день. Думаю, вам не удалось поспать этой ночью.
— Вы правы, — сказал О'Мара. Он стоял, щурясь на солнечный свет.
— Однажды в Англии, — продолжала она, — я видела пьесу «Человек под бременем несчастий». Вы напоминаете мне этот персонаж. Вы выглядите, словно на вас свалилось тяжелое горе.
— Разве? — О'Мара хотел что-то сказать, остановился, а затем продолжал: — Если Ларю придет, пошлите его ко мне. Я буду в саду.
— Хорошо. — Она наблюдала, как он шел по лужайке.
О'Мара ходил по гравийной дорожке, которая проходила по границе лужайки и рощицы. Насколько он мог видеть после восьми часов размышлений, план был хорошо отработан — насколько вообще любой план может быть отработан. Конечно, всегда существовал человеческий фактор. Ему не хотелось об этом думать.
Он ходил по тропинке взад и вперед, как загнанный зверь. И удивлялся сам себе. Удивлялся, что О'Мара — человек, в течении многих лет бродящий по миру, распоряжающийся не только своей собственной жизнью, но и жизнями других людей и, когда это требовалось, отдающий жизни этих людей, как отдал бы и свою собственную, без малейших колебаний, — теперь оказался в затруднительном положении перед проблемой, которая имела только одно решение — работа должна быть сделана, любой ценой.
Он остановился и закурил. Жан Ларю вышел из столовой на лужайку. В руке он держал папку для документов. Он улыбался.
— Все в порядке, мсье О'Мара, — сказал он. — Вы будете довольно работой. Я вам покажу сейчас.
Они пошли по тропинке под деревьями. Ларю открыл сумку и вытащил конверт. Из него он достал маленькую фотографию площадью в один с четвертью квадратный дюйм, скрепленную перфорацией с другой карточкой того же размера.
— Поверните ее к свету, — сказал Ларю. — Фотография превосходная. Если хотите, посмотрите через лупу.
О'Мара повернул фотографию к свету и сказал:
— Превосходная работа, Ларю.
Фотография в самом деле была превосходной. О'Мара мог хорошо видеть пыльную конторку, плакаты на стене, другие детали и самого себя с женщиной в объятиях, целующихся. Все это было хорошо, за исключением того, что это было не его лицо. Это было лицо Тодрилла. Он взял у Ларю лупу и внимательно рассмотрел фотографию.
— Вы превосходный фотограф, Ларю. Хорошая работа. Дайте мне конверт.
Он положил карточку в конверт, а конверт сунул в верхний карман пиджака.