Без сомнений, попустительства, мотивированные нуждой, которая заставляла нарушать пищевые запреты, сосуществовали с непримиримыми противниками послаблений вне зависимости от ситуации: пенитенциалий Псевдо-Теодора на всякий случай приводит две точки зрения, давая понять, что оба взгляда на ситуацию возможны[41]. Во многих пенитенциалиях можно найти наказания за потребление человеческих и животных секреций; среди них corrector sive medicus из «Декрета» Буркарда Вормсского, созданный между 1008 и 1012 годами. Он предписывает трехлетнее наказание тому, кто «по какой-либо причине пьет кровь или сперму»[42], в то время как некоторые пенитенциалии стараются утешить читателя насчет невинности случайного потребления крови из десен. Несмотря на неточности в интерпретации некоторых отрывков, в целом, сравнивая предписания, можно заметить присутствие страха по отношению к возможности нежелательного потребления человеческих останков. Косвенным образом об этом говорит негодование Тертуллиана касательно обычая потреблять мясо зверей с арены или животных, что питались кровью, и cruditantes (все еще целое человеческое мясо в их кишках):
И таким же образом те, кто едят мясо зверей с арены. […] Тот же вепрь, что утолил жажду кровью растерзанной жертвы, тот же олень, пролежавший в крови гладиатора. Они вожделеют даже органы медведя, все еще полные непереваренных человеческих внутренностей. Человек отрыгивает плоть, откормленную человечиной[43].
Средневековье пронизано страхом перед человеческими останками: основа запретов по отношению к потреблению хищных животных – за исключением свиней, занимающих особое место – заключается именно в опасении косвенной антропофагии[44]. Все еще в 1363 году один из указов Иоанна II Французского запрещает отдавать на убой животных, откормленных в домах цирюльников, где они могли случайно питаться кровью, волосами или ногтями. Запрет распространялся и на категории мастеров, среди которых те же цирюльники и хирурги, которым не позволялось разводить скот из-за страха, что он мог питаться остатками волосяного покрова, человеческими жидкостями или ампутированными частями тела[45].
Таким образом, меры предосторожности против нежелательного потребления человеческих частей тела, наряду с почти что единогласным приговором каннибализму, позволяют нам исключить молчаливое снисхождение по отношению к антропофагии, несмотря на распространенную терпимость к пищевым отклонениям, вызванным нуждой.
Возможно, отсутствие наказания объясняется редкостью случаев каннибализма, что не вызывало необходимости в санкциях, которые бы регулировали его распространение. Соответствующие текстуальные свидетельства покрывают период целого тысячелетия и должны быть приняты во внимание неразрывно от территории своего распространения: речь шла о практике слишком трудной для того, чтобы ее можно было определить и регламентировать, и из-за редкости ее проявлений отсутствовала необходимость в легальной формулировке. К тому же, несмотря на нарушения и проявления единичных случаев поведения (связанные, например, с медицинской сферой), чтобы вызывать сопротивление по отношению к формализации, запрет должен был быть укоренен сам по себе: настоящий запрет никогда не писан, в этом просто нет необходимости.
5. По следам убийцы
Перед нами встает неизбежный вопрос воссоздания личного дела людоеда: подразумевает ли убийство вызванная голодом антропофагия?
По крайней мере в половине случаев, встречающихся в хрониках неурожая, каннибализм связан с убийством; лишь малая часть источников открыто говорит о некрофагии, в то время как остальные не вдаются в детали, позволяя читателю самому додумывать пути, по которым человеческая плоть попадала на стол.
Прокопий, следуя укоренившейся схеме описания последствий голода, рассказывает историю об убийствах, совершенных каннибалами, повествуя о двух женщинах, успевших съесть аж 17 людей, до того как они сами были раскрыты и убиты своей последней жертвой:
42
Corrector Burchardi Canones Poenitentiales, W., рр. 624–682; Poenitentiale Remense, III, c. 28, W., р. 502. Cfr. Poenitentiale XXXV Capitulorum, c. 23, II, W., р. 519; Poenitentiale Bigotianum (ca. 800), c. V, 1, e c. V, 2, W., р. 446. Таинственной остается норма в пенитенциалии Псевдо-Беды (Pseudo-Beda) которая, кажется, больше всех остальных подразумевает каннибализм: «Bibisti sanguine aut manducasti de ullo pecude vel homine? III annos poeniteas», Poenitentiale Pseudo-Bedae, 26, W. P. 254 (II. 4. b.). О предписаниях Ветхого Завета касательно крови cм.: Gn 9,4 e Lv 17,14.
44
Гипотеза, сформулированная Cтефани Булш, была исследована Пьер-Оливером Диттмаром в Naissance de la bestialité. Une anthropologie du raррort hommeanimal dans les années 1300. Thèse EHESS, directeur de thèse Schmitt J.-C. Paris, 2010. S. Boulc’h. Le statut de l’animal carnivore et la notion de pureté dans les prescriptions alimentaires chrétiennes du haut Moyen Âge occidental // Le statut éthique de l’animal. Conceptions anciennes et nouvelles / Ed. Bodson L. Liège, Université de Liège, 1996, рр. 41–59.
45
Указ Иоанна Французского и похожие нормы: Ferrières. Storia delle paure alimentari. Cit. PP. 54–55.