Стоя в этой пыльной, готовой развалиться хижине, где однажды два человека встретили существо из другого мира, я подумал, что хотел бы хотя бы разок сыграть "Танец буги-вуги", как Альберт Аммонс. Один разок и всё, этого хватит, сказал я себе, зная, что одного раза будет недостаточно, и никогда не бывает.
Я дунул на волну. В центре футляра появилась линия... держалась мгновение... и затем исчезла. Я постоял некоторое время, держа футляр в руках, а потом положил его обратно на каминную полку.
Я вспомнил, как молодой человек сказал, что оно не даст того, чего нет.
— Всё в порядке, — сказал я и тихонько рассмеялся.
Однако всё было не в порядке, это ранило душу, но я понимал, что рана заживёт. Я вернусь к своей жизни, и рана заживёт. У меня куча дел, связанных с моим знаменитым отцом, которые нужно уладить, я буду занят ими, и, в конце концов, у меня много денег. Возможно, я поеду на Арубу. Это нормально — желать невозможного. С этим можно жить.
Так говорю я себе и по большей части верю в это.
Чудик Вилли
Мама и папа Вилли считали своего сына странным: он прилежно изучал мёртвых птиц, коллекционировал дохлых жуков и мог часами смотреть на плывущие в небе облака. Но только Рокси озвучила их мысли вслух. "Чудик Вилли" – так назвала она его однажды за ужином, когда Вилли делал (во всяком случае, пытался) лицо клоуна из картофельного пюре, используя подливку для глаз. Вилли было десять лет. Рокси было двенадцать, и у неё начала расти грудь, чем она очень гордилась. За исключением тех моментов, когда Вилли пялился на её грудь, от чего ей становилось не по себе.
— Не называй его так, – велела мать. Её звали Шэрон.
— Но если это правда, – возразила Рокси.
Отец произнёс:
— Уверен, в школе ему и так достаётся. — Отца звали Ричард.
Иногда – точнее, часто – семья говорила о Вилли так, словно его не было рядом. Все, кроме старика, сидевшего в конце стола.
— А тебе достаётся в школе? – спросил дед. Он потёр пальцем кожу между носом и верхней губой, у него была привычка тереть это место после того, как он задавал вопрос (или отвечал на него). Деда звали Джеймс. Обычно за семейными трапезами он молчал. Отчасти потому, что это было в его натуре, а отчасти потому, что приём пищи стал для него тяжким испытанием. Он медленно жевал жаркое из говядины. Большинство его зубов выпало.
— Не знаю, – ответил Вилли. — Иногда. — Он внимательно смотрел на своё картофельное пюре. Теперь клоун ухмылялся блестящей коричневой улыбкой с маленькими каплями жира вместо зубов.
Шэрон и Рокси прибирались после ужина. Рокси нравилось мыть посуду вместе с матерью. Безусловно, это было сексистским разделением труда, но зато они могли спокойно и беспрепятственно обсуждать важные вопросы. Например, Вилли.
Рокси сказала:
— Он очень странный. Признай же это. Поэтому он ходит в коррекционную школу.
Шэрон оглянулась, чтобы убедиться, что их никто не слышит. Ричард ушел на прогулку, а Вилли удалился в комнату деда с человеком, которого Рич иногда называл стариком, а иногда – квартирантом. И никогда – папой или отцом.
— Вилли не такой, как другие мальчики, – сказала Шэрон, – но мы всё равно его любим. Так же?
Рокси задумалась.
— Наверное, я его люблю, но он мне не особо нравится. У него в дедушкиной комнате стоит банка со светлячками. Он говорит, что ему нравится смотреть, как они гаснут, когда умирают. Мне от этого становится жутковато. Он — яркая иллюстрация к книге "Серийные убийцы в детстве".
— Никогда так больше не говори, – приказала ей Шэрон. – Он может быть очень милым.
В глазах Рокси он никогда не выглядел милым, но она решила, что лучше промолчать. К тому же она продолжала думать о светлячках и их маленьких огоньках, гаснущих один за другим.
— И дедушка вместе с ним смотрит на них. Они всё время там разговаривают. Дедушка больше ни с кем не разговаривает.
— У твоего дедушки была тяжелая жизнь.
— Он мне вообще-то не настоящий дед. Ну, то есть не по крови.
— Можно сказать и так. Дедушка Джеймс и бабушка Элиза усыновили твоего папу, когда он был совсем малышом. Это не совсем одно и то же, если бы папа вырос в приюте, и, скажем, в двенадцать лет его бы усыновили.
— Папа говорит, что дедушка почти не разговаривал с ним после смерти бабушки Элизы. Говорит, бывали дни, когда они едва обменивались парой слов. Но с тех пор как он переехал жить к нам, они с Вилли сидят там и болтают без умолку.