— Это не его почерк. Даже близко не его.
Он положил бланк согласия Гаскилла рядом с блокнотом. Имя и адрес на бланке были написаны рукой человека, который писал редко и без особого желания. Хотя сведений об испытуемых Элджина у нас было не больше, чем у Элджина научного оборудования для опытов, чудовищный почерк Гаскилла явно говорил о нем как о человеке, который получил лишь столько школьного образования, сколько требовал штат Мэн, да и то неохотно, за исключением, пожалуй, занятий в мастерской. Почерк на блокноте был аккуратным и точным, хотя и без диакритических знаков над словами в нужных местах, и орфография была неправильной. Создавалось впечатление, что Гаскилл писал то, что слышал. Записывал под диктовку, как это делает стенографист. И возникал вопрос: кто же диктовал?
— Это ведь вьетнамский, не так ли? Поэтому ты и спросил, служил ли он.
— Да.
Конечно, это был вьетнамский. Mat trang da day cua ma guy.
— И что это значит?
— Это значит, что луна полна демонов.
Тем вечером, когда я спустился к воде, Элджин сидел на скамейке и снова курил. Вода была серой, как сланец. Не было видно ни одной лодки. Небо заполонили грозовые тучи, надвигавшиеся с запада. Я сел. Не глядя на меня, Элджин произнёс:
— Это послание было предназначено для тебя.
Конечно, так оно и было.
— Он знал, что ты был во Вьетнаме. Более того, он знал, что ты понимаешь вьетнамский язык.
— Что-то знало.
Молния ударила по воде в миле от нас, поразив электрическим разрядом рыб, оказавшихся у поверхности. Они всплывали и кормили чаек. Скоро пойдет дождь. Холмы на дальнем берегу Дарк-Скор скрылись за серой завесой, которая грозно подбиралась к нам.
— Возможно, пора остановиться. Что-то по ту сторону твоего барьера говорит: не связывайтесь со мной.
Он покачал головой, не отводя взгляда от надвигающегося дождя.
— Вовсе нет. Мы на пороге. Я чувствую это. Знаю это. — Теперь он повернулся ко мне. — Пожалуйста, не оставляй меня, Уильям. Твои навыки нужны мне как никогда. Если я опубликуюсь, мне понадобятся не только фотографии и стенограммы, но и твои черновики. Кроме того, ты являешься свидетелем.
Не просто свидетелем. Гаскилл или то, что вошло в Гаскилла, выделило именно меня. Не Элджина. Джентльмен науки играл с чем-то опасным и знал об этом, но либо не хотел останавливаться, либо не мог, что в конечном итоге одно и то же. Я же мог остановиться и, продолжая эту опасную игру, поступал глупо, но был ещё один момент. Со мной что-то произошло. Во мне пробудилось любопытство. Это было в равной степени и радостно, и ужасно. Во мне проявилось чувство, а их в моём мире было крайне мало. Когда видишь человека без ног, лицо которого сползает, даже когда он кричит в агонии, когда видишь его зубы на рубашке, как варварское ожерелье, и знаешь, что всего несколько секунд назад ты стоял на том месте, где он умирает сейчас, это оглушает твои чувства так, как оглушает кролика удар поленом и валит его на землю, еще дышащего, но с глазами, смотрящими в никуда. И когда к тебе начинают возвращаться чувства, то понимаешь, что, возможно, ты еще не потерян окончательно как человек.
— Я останусь.
— Спасибо, Уильям. — Он протянул руку и сжал мое плечо. — Спасибо.
Пошёл дождь, смешанный с градом, который жалил, как пчёлы. Элджин вернулся в свой большой дом, а я — в свой маленький. Град барабанил по окнам. Дул ветер. Той ночью мне приснилась полая луна, кишащая демонами, пожирающими друг друга живьём. Пожирающими себя заживо, как змей Уроборос[210]. Я видел красный дом под полой луной. И зелёную дверь.
У нас было еще двое испытуемых перед тем, как всё закончилось. Шестая подопытная, женщина по имени Аннет Кросби, проснулась с криком. Когда она успокоилась, то рассказала, что ей приснился красный дом, она открыла зелёную дверь, а потом не помнила ничего, кроме тьмы, ветра, дурного запаха и бесплотного голоса, произнёсшего слово, похожее на «тантула» или «тамтуша». Суеверный ужас проник во все уголки её души. Она сказала, что не согласится снова увидеть этот сон ни за восемьсот долларов, ни за восемь тысяч. При этом она, правда, взяла чек от Элджина. А почему бы и нет? Она его заслужила.
Затем появился Бёрт Деверо, преподаватель математики в Академии Святого Доминика в Льюистоне. Он заполнил анкету и перед тем, как её подписать, задал Элджину несколько вопросов, больше, чем другие, о «лёгком снотворном», которое ему предстояло принять. К удовлетворению Деверо, Элджин ответил на все эти вопросы. Деверо подписал бланк, занял своё место на кушетке и выпил стакан с прозрачной жидкостью. Я устроился перед односторонним стеклом, положив блокнот на колени. Элджин сел за стол и включил музыку. В комнате испытуемых мистер Деверо изучал картинку красного дома с зелёной дверью. В конце концов, его глаза стали смыкаться, и картинка начала опускаться в его руке. Всё было так же, как и во всех других наших тестах, пока не пошло иначе.
Я сидел на стуле. Элджин находился на своем месте рядом со мной. Прошло десять минут. С закрытыми глазами Деверо потянулся к блокноту и ручке, лежавшей на открытой странице, потом опустил руку. Его пальцы начали сжиматься и разжиматься. Другая рука поднялась, поколебалась, затем быстро задвигалась. Я записал: «15:29, Дев поднимает правую руку, сжимает кулак и бьет себя по щеке».
— Он пытается разбудить себя, — сказал я.
Деверо начал дрожать всем телом, как человек, страдающий от лихорадки. Его ноги тряслись и двигались вразнобой. Спина выгнулась дугой. Средняя часть тела приподнялась с кушетки, ударилась об нее и снова поднялась. Ноги отбивали чечетку, и он начал издавать звук, похожий на «мум-мум-мум», как будто его губы слиплись от слюны, и он пытался их разжать, чтобы выдавить слова.
— Нам нужно разбудить его.
— Подожди.
— Господи Иисусе, Элджин!
— Подожди.
«Полароиды» вспыхивали. Их хитрые встроенные моторчики жужжали. Снимки сыпались на пол и с нашей стороны, и с его, начиная проявляться. Его веки начали выпячиваться, пока глаза под ними не раздулись до размеров мячей для гольфа, словно от вливания гидростатической жидкости. Веки открылись не естественным образом, а разошлись в стороны. Глаза Деверо были серыми. Глаза, которые продолжали выпирать из глазниц, были мертвенно-черными. Они росли на его лице, как опухоли. Рука Элджина сжала мое плечо, но я едва это почувствовал. Никто из нас не спрашивал, что происходит, и не потому, что мы не могли поверить. С таким же успехом можно было наблюдать, как из камина выезжает локомотив. Деверо завопил, его глазные яблоки лопнули, и черные тонкие усики, колыхаясь, как стебельки одуванчика, вырвались наружу. Они потянулись к одностороннему стеклу, как будто почувствовали нас.
— Боже мой, — промолвил Элджин.
«Полароиды» вспыхивали. Черные усики отделились от черных глазных шаров, которые их породили, и поплыли к нам, сначала в небольшом облаке, но по мере приближения начали таять и исчезать.
— Они мне нужны! — закричал Элджин. — Мне нужны доказательства! Доказательства!
Он рванул к двери. Я схватил его и удержал. Он боролся, но я был сильнее. Я не пускал его туда не потому, что он был мне настолько дорог, а потому что не хотел, чтобы он открыл дверь и выпустил этих тварей наружу.
Разорванные черные глазные яблоки начали втягиваться обратно к лицу Деверо, как в фильме, запущенном в обратном направлении. Он произнес «мум-мум-мум». Промежность его штанов потемнела, когда опорожнился его мочевой пузырь. Разорванные черные глазные яблоки зажили сами собой: сначала появился шов, затем он исчез, и они снова стали гладкими, только выпирали из его лица маленькими бугорками, похожими на те, что иногда можно увидеть на старых деревьях. Потом они втянулись обратно, его глаза закрылись, и Деверо сильно скрутило в талии, и он упал на пол. Белая рубашка Элджина порвалась, когда он вырвался из моей хватки. Он выбежал за дверь, обогнул перегородку и оказался в другой половине. Он опустился на колени и обхватил руками плечи Деверо.
210
«Змей Уроборос» — фэнтезийный роман Эрика Рюкера Эддисона; уроборос — свернувшийся в кольцо змей или ящерица, кусающая себя за хвост.