Это место не призрачное (с чем я привык сталкиваться). Оно, словно парализованное, застыло во времени. За прилавком, угнездившись на табурете под вызывающими головную боль люминесцентными лампами, сидит женщина с волосами, пестрящими серыми прядками, с еще более серой кожей. Она барабанит пальцами по деревянной столешнице – словно постукивает по пачке сигарет. Я направляюсь через магазин прямиком к ней.
Слева от кассового аппарата стоит кофеварка, покрытая толстенным слоем пыли; меня так и подмывает взять из пирамидки бумажный стаканчик и наполнить его застоявшейся и, скорее всего, едва теплой жидкостью. Но меня удерживает подозрение: как бы этот кофе на вкус не оказался таким, каким выглядит. А выглядит он как отработанное машинное масло. В итоге – стиснув кулаки в карманах куртки и ощущая, как к кончикам пальцев снова приливает согревшаяся кровь, – я позволяю своему взгляду вернуться к женщине, продавщице и кассирше в одном лице.
Она смотрит на меня с тем нервным нетерпением, за которым зачастую скрывается подозрительность. Мне хорошо знаком такой взгляд. Я этой женщине не понравился сразу. Отросшая за последний месяц борода совершенно не украшает мою физиономию. Она не только старит меня лет на десять, но и придает неухоженный, запущенный вид шелудивого бездомного пса. Я даже после душа похожу на дикаря-бродягу – того, кому не следует доверять.
Стараясь показаться неконфликтным и безобидным, я улыбаюсь кассирше; как будто ее может переубедить оскал моих крепких зубов. Нет, не переубеждает. Угрюмое лицо незнакомки только мрачнеет.
– Добрый вечер, – начинаю я, но голос звучит грубо и дребезжит от волнения – сказывается недосып.
Кассирша не произносит ни слова, лишь сосредоточивает на мне цепкий взгляд. Может, ждет, что я потребую деньги из кассы?
– Вы не слышали о женщине по имени Мэгги Сент-Джеймс? – спрашиваю я.
Когда-то у меня отлично получалось вызывать к себе доверие людей таким способом – сообщая им детали, которые они бы никогда не раскрыли полиции, демонстрируя осведомленность в том, что хранила их память. Однако этот дар давно исчез, словно в воду канул.
Мне удается вызвать интерес кассирши. Она фыркает, и из ее пор выделяется запах сигаретного дыма. Солоноватый, пепельный душок напоминает мне о деле трехлетней давности – поиске в Огайо пропавшего мальчика. Мне удалось разыскать ребенка; он прятался в заброшенном двухэтажном доме за запустелой стоянкой для автоприцепов. И стены в том доме имели похожий душок – запах соли и дыма, такой стойкий, словно его источали нарциссы и папоротники на обоях.
– Здесь все слышали о Мэгги Сент-Джеймс, – наморщив курносый нос и выпучив на меня пожелтевшие от никотина белки глаз, отвечает женщина (не слишком приветливо). – Вы из газеты?
Я мотаю головой.
– Коп?
Я снова мотаю головой. Но, похоже, кассиршу особо не волнует, коп я или репортер. Она продолжает говорить:
– Женщина пропала, и началась свистопляска; вся округа будто стала сценой для съемок телесериала: вертолеты в небе, поисковые собаки в лесу… Копы обрыскали все гаражи, все мусорные баки, да только ни шиша не нашли. А народ они опрашивали так, словно считали, будто мы тут все заодно. Будто знаем, что случилось с пропавшей, только не хотим говорить, – кассирша скрещивает руки, и из-под ее дряблой, сморщенной кожи выпячиваются костлявые, угловатые формы – как у змеи, медленно сбрасывающей старую кожу со скелета. – А мы тут люди честные! И скажем все, что думаем, даже если вы не спросите. Но где уж это понять копам! Шныряли повсюду с фонариками, заглядывали в окна порядочных людей, сделали из нас параноиков. Большинство даже на улицу перестали выходить, сидели неделями по домам; копы нам внушили, что убийца бродит рядом, только и жаждет, как бы еще кого порешить. Да только все было впустую. Они так ни черта и не выяснили. И все это из-за какой-то женщины, которую мы даже не знали, – акцентирует кассирша свое последнее утверждение кивком и поджиманием губ.
Местные жители, возможно, и не знали, кем была Мэгги Сент-Джеймс, нежданно появившаяся в их общине и тут же внезапно исчезнувшая. Но множеству людей за пределами этого поселка ее имя было знакомо. Мэгги Сент-Джеймс получила известность лет десять назад, написав для детей книжку под названием «Элоиза и Лисий Хвост: лисы и музеи». За ней последовали еще четыре книги, вызвавшие у части публики свирепо-негативную реакцию. Писательницу обвиняли в том, что ее повести слишком мрачные, страшные и зловещие, что они побуждают ребят убегать из дома в близлежащий лес ради рискованных поисков подземной сферической обители (вымышленного места, которое Сент-Джеймс описала в своих книгах и которое якобы превращало обычных детей в сверхъестественных созданий – темных злодейских сущностей). Один из авторов известного литературного журнала уподобил истории Сент-Джеймс ночным кошмарам, не имевшим ничего общего со старыми добрыми волшебными сказками. «Они заставляют детей бояться не только темноты, но и дневного света. Я не стал бы их читать даже серийному убийце, не то что своему ребенку», – заявил критик.