— А ты и строишь, — заметил мальчишка постарше. — Ты доски выравниваешь. Зачем сюда залез?
— Дай гвоздь забить!
— Один гвоздь стоит одно яблоко, — старший деловито скрестил на груди руки.
Русый хитро ухмыльнулся и извлек из кармана еще одно яблоко.
— Не ожидал? На.
Старший пожал плечами и неохотно отдал русому молоток. А яблоко протянул девчонке.
— Ух ты! Спасибо! — у нее аж глаза заблестели и со всей силы она чмокнула его в щеку.
— Эй, — старший недовольно сконфузился и отошел в сторону. — Так, это уже третий гвоздь, отдай!
— А мне уже и надоело, — русый вернул молоток и встал в героическую позу. — Вы помните, что сегодня мы ловим монстра?
— Пф-ф, это просто кабан, — скептично ответил старший.
— Это монстр! Настоящий! Все грядки нам перерыл.
— А обязательно за ним ночью идти? — с опаской спросила девчонка, доедая яблоко. — Мы с фонариками-то плохо видим, а он и без них хорошо.
— Боишься что ли? — поддразнил русый.
— Вот и нет, — девчонка беззлобно показала ему язык и хихикнула.
— Правильно, потому что это он должен бояться нас! — гордо заявил русый.
— У тебя ловушка плохая, — сурово напомнил старший. — Исправил конструкцию?
— Почти-и-и, — неуверенно промямлил русый. — До вечера еще куча времени!
— Не куча. Пришли кого-то на доски вместо себя, а сам конструкцию на чертежах доделывай. Пересчитай все.
— Скажу-скажу, — закивал головой русый, уже собираясь слазить с дерева вниз. — И ребят подгоню, чтоб к охоте готовились лучше. И монстра поймаем!
Раздался глухой стук удара ног о землю, потом прозвучала дразнилка в адрес ребят, что сидели внизу, и быстрые удаляющиеся шажки. Оставшиеся на дереве проводили русого взглядом.
— Нас так много стало, — задумчиво протянула девчонка. — Здорово, что они не боятся нас, хоть мы на них и не похожи.
— Угу.
— Ты задумывался о том, откуда берется весь этот мир? И все наши друзья? Когда-то мы были совсем одни, но я это плохо помню. Все было непонятно, как… как смесь всего на свете в одной тарелке!
— Просто это… ну, — мальчишка замялся. — Это как звезды на небе. Вечером их мало, а ночью уже не сосчитать. Вот мир растет, и у нас становится больше друзей.
Девчонка с недоверчивой улыбкой покосилась на него.
— Ты так говоришь, потому что по-другому я не пойму, да? Потому что я девочка?
— Да не, я и сам не все понимаю. Со временем мы узнаем больше. А пока надо поймать кабана.
Девчонка едва заметно вздрогнула.
— Знаешь, а ведь я соврала, — тихо призналась она. — На самом деле я очень боюсь идти ночью. Но очень хочу!
— Не бойся, — с уверенной улыбкой сказал мальчишка. — Я тебя защищу.
Она обрадовалась и снова чмокнула его в щеку.
— Ой, фу! — недовольно запротестовал мальчишка, отстраняясь и вытирая лицо рукавом. — Телячьи нежности! Я тебе не девчонка какая-нибудь, чтоб меня целовать.
— Точно, — она захихикала, смущенно пряча руки за спиной. — Это мальчики должны целовать девочек, а не наоборот.
Он недоверчиво покосился на нее, сконфузился и отвернулся, теребя рукав куртки. Затем быстро к ней подскочил, поцеловал и ринулся прочь с дерева, со стыда побежав непонятно куда.
Неужели все это было взаправду? Неужели и впрямь все началось с шайки детей, которые строили и улучшали мир вокруг себя. Все эти города, эпохи, бесконечное множество жизней, что сменяет друг друга и преобразовывает свой обобщенный облик. Облик мира, его сущность, его взлеты и… падения.
Почему мир обеднел, сократился до одного Атросити? Стал словно меньше, чем было еще во времена этих наивных домов на деревьях. Ограниченнее, чем в ту глупую и неловкую пору, когда ничего непонятно и как его сделать понятным — тоже непонятно. Потому что меньшую территорию легче защищать? Но ведь и не было стремления все изничтожить и уменьшить. Но как контролировать необъятное?
Если он не мог следить за всем, что происходит извне, в мире над миром, то он попытался хотя бы взять под контроль весь внутренний мир. Раскол произошел тогда, когда он принял такое решение? Или еще раньше? Неужели когда-то существовало мирное взаимопонимание между ним и…
Атрокс заметил свое измученное отражение в оконном стекле, затем перевел взгляд на город. Серый, бездушный, мрачнее его мыслей.
— Суд прошел хорошо, — раздался за спиной голос Сайма. — Уже есть заслужившие амнистию. Но тех, кому не хватило доказательств невиновности, вскоре вернут на острова.
— Как и планировали, — без какой-либо радости заключил Атрокс.
— Но вот слухи и волнения наша затея породила не очень хорошие, — продолжал референт. — Люди думают, что заключенных теперь будут ждать казни.
— Ты глава научной партии или глава партии слухов? — сухо отрезал президент.
— Я, кхм, мой интерес исключительно научный. Это, можно сказать, социологическое исследование на стыке с психологией.
Атрокс нахмурился. Где-то среди домов померещился Зверь, словно мрачной змеиной тенью он прополз по площади и скрылся в тени улиц. Взгляд вновь сфокусировался на собственном отражении. Взгляд, полный укора и неприязни к самому себе.
— Ты тоже считаешь меня монстром, Сайм? — вопрос вырвался сам собой, вслед за мыслями о напуганных гражданах и не менее напуганном окружении, которое не всегда умело прятало свой страх перед начальством.
Атрокс развернулся к столу, за которым референт возился с прототипом птицы-робота. Ученый оторвался от работы и посмотрел с недоумением, но без всякой опаски.
— Что? Нет. Я всегда с тобой заодно.
Президент недоверчиво прищурился. Его смутила собственная внезапно проснувшаяся разговорчивость, и разговор этот казался невыносимо бессмысленным. Но молчать уже не было сил.
— Разве кто-либо скажет правду передо мной?
— Мало кто, — ответил Сайм, поправляя очки. — Я говорю правду. Мое дело — наука. И мы стремимся жить по-научному. Так что мы либо оба монстры, либо оба добродетели. Тут уж как посмотреть.
— Но ведь наука не располагает всеми данными, — Атрокс принялся медленно ходить вдоль панорамного окна. — И познание мира не может быть определено только наукой.
— Пока она не изучит все, — заметил Сайм. — К этому мы и стремимся.
— Бесконечность изучить невозможно, потому что на это требуется бесконечное количество времени. Чем закрывать пробелы?
— Это больше философский вопрос. Тут я не силен.
Зато Атрокс знал, кто был в этом силен. Вновь напала истощающая до дрожи слабость, сдавило в висках. Было время, когда все вокруг казалось единым. А потом произошло осознание собственной индивидуальности, отрыв от всего прочего мира. Момент, дающий, с одной стороны, чувство безмерной свободы и власти, но, с другой, ощущение полного одиночества и бессилия перед огромным необузданным миром. И в этот самый момент рядом была она, такая же растерянная и не понимающая, кто она и как быть с той жизнью, что ей открыта.
Самый первый друг. Самая первая поддержка. Лишь потом постепенно образовалось все остальное, а они уже были друг у друга. Так когда же произошел раскол?
Как смел он забыть обо всем этом и долгие годы игнорировать важную часть своей жизни, своей истории? Почему он не смог уберечь то, что являло собой наиважнейшую ценность? Мир. Она исчезла, пропала вновь, но теперь уже, видимо, навсегда. И этот факт заставлял его чувствовать себя абсолютно беспомощным. Ведь он не может обращать время вспять, а смерть в жизнь. Никто не может. Он такой же бессильный, как те, кто боятся и слушаются его. Какой же тогда толк во власти, если она приносит одни мучения?
Жизнь в Атросити гасла, но Атроксу казалось, что река его жизни бурным потоком несла его к обрыву. Он захлебывался, безумно хотел дышать, но каждый вдох давался ему болезненно и судорожно. Никакие наработки и достижения, никакие внутренние ориентиры, ни Кодекс, ни даже воспоминания о самом светлом не могли надолго прибить его ни к одному из берегов. Все значимые моменты жизни очень быстро оказывались выше по течению, в прошлом, воспоминания лишь говорили о том, что это все длится достаточно долго, чтобы вот-вот закончиться. Впереди обрыв, а в душе — бесконечная пустота и холод. Эта река поиграется с ним и выбросит с обрыва.