Я подошла и встала рядом.
— Не нравится мне всё это… — признался он. — Что делал в галерее МакЛарен? Откуда он знает про орудия пытки и о том, как выглядели настоящие хирургические инструменты в те времена?
— Мне казалось, что ты от него в восторге… — пробормотала я, уходя от ответа.
— Я не верю людям, которые могут излечить наложением рук застарелую подагру, но после этого сгорает магазин пациента или в единственный спутник его небольшой телевещательной компании попадает метеорит. И излечение подагры оборачивается инфарктом или полным параличом.
— Я боялась, что это оборачивается болезнью и смертью близких…
— Нет, видимо, он не лечит тех, кому дороги близкие, или они не соглашаются на такую цену. Эта палка всегда бьёт другим концом по самому дорогому.
— Тебе он, надеюсь, такую цену не предлагал?
— Нет. Мой случай оказался не столь тяжёлым… — Макс вздохнул и перевёл взгляд на облако, плывущее в синеве неба. — Честно говоря, я ему благодарен. Он мне даже нравится, что бывает нечасто. Он сдержан, ненавязчив, хорошо знает своё дело… Самое главное, что его всё-таки интересует, прежде всего, моя спина, а не состояние моего кошелька. Знаешь, что он сказал, после того, как я передал ему мнение профессора Меридитта о том, что мне необходимо лежать в корсете не меньше года? Что у профессора трое детей, которых надо кормить. Год в корсете для меня обеспечил бы несчастных детишек сладостями на несколько лет. Если б они были постарше, и их надо было ещё и учить, то мне грозил бы десяток сложнейших операций. А учитывая, что доктор МакЛарен пока холост и бездетен, то в данном случае вполне можно обойтись неделей постельного режима, месяцем корсета и курсом из двадцати процедур. И в отличие от профессорского лечения я ни разу не почувствовал боли. У него золотые руки…
— Вы говорили о чём-нибудь? — спросила я и тут же подумала, что это глупый вопрос.
Фонарный столб скорее бы разговорил садовую скамейку, чем Макс МакЛарена. Макс вообще не настолько интересуется людьми, чтоб разговаривать с ними.
— Нет… — подтвердил мою догадку Макс. — Он не болтлив, в отличие от всех этих портных, парикмахеров и массажистов… — он тяжко вздохнул, сожалея, что приходится прибегать к услугам этих несносных типов. — Его интересовали только мои ощущения во время процедур, и он высказывал только конкретные рекомендации, относящиеся к моему выздоровлению. Его гонорар, конечно, зашкаливает, но я накинул бы ещё пару сотен в благодарность за его молчание.
— Пару сотен? — встрепенулась я. — Сколько он запросил?
— В два раза больше, чем Меридитт, по пятьсот за каждый сеанс плюс ещё тысячу за общее наблюдение. Между прочим, принимая в своём кабинете старушек с радикулитом, он берёт с них не больше пяти кредов за сеанс, а у госпитальеров делает то же самое бесплатно.
— У него обострённое чувство социальной справедливости… — усмехнулась я.
— Может быть… Но всё равно в нём что-то не так. По документам ему двадцать девять лет. Возможно, он гений и вундеркинд, не спорю, такое случается. Но у него иногда бывает такой взгляд… — Макс поморщился и щёлкнул пальцами, подбирая слова. — Не как у старого человека, не усталый, а… знаешь, какой бывает у тех, кто повидал в жизни всякое, самое страшное и самое прекрасное, ничему не удивляется, ничего не боится и уже ничего не ждёт. Словно он живёт уже целую вечность, словно ему надоел не только мир, но и скука. Как Агасфер… Вечный Жид, бесконечным блужданиям которого нет конца… — он перевёл дух после непривычной для него речи. — Это бывает не всегда, но иногда у него мелькает именно такое выражение, и тогда даже мне становится не по себе…
Макс посмотрел на меня и сообщил:
— Между прочим, у тебя сейчас именно такой взгляд.
Я вымученно улыбнулась.
— Не обращай внимания. Хотя, когда ты говорил, я вдруг действительно почувствовала себя Агасфером… Вечным Жидом…
— МакЛарен — не тот, за кого он себя выдаёт, — подвёл итог нашего разговора Макс.
— Не знаю… Может оказаться, что на самом деле он и есть Джулиан МакЛарен, тот самый, единственный… Я встречаюсь с ним сегодня в «Чёрной розе». Хочу выяснить, что он собой представляет.