— Сагни? — изумилась я. — Она говорила с тобой обо мне?
Он скромно улыбнулся.
— Ну, да… — кивнула я. — Опять твой опыт соблазнения одиноких ведьм.
Он рассмеялся.
— Она такая по натуре. Это в крови. Она прелесть, правда. Уверяю, что я её не соблазнял, просто… внушил некоторое доверие. Правда, не сразу… Мне пришлось потратить на это много времени. Но потом я честно признался, что хочу тебя найти. И она сказала, где тебя искать.
— И почему ж ты не нашёл меня там?
— Потому что паспортно-визовые службы Земли слишком тщательно проверяют анкеты тех, кто хочет попасть к вам. У меня были документы, выданные два года назад на Новой Луизиане, но что бы я мог поведать о том, где я был и что делал до этого? Слишком много вопросов, на которые я не в состоянии дать вразумительный ответ. Мне пришлось избрать второй вариант. Я прилетел сюда. Начать здесь практику мне помог Орден, со временем я её расширил и с разрешения командора переселился в город. Я завёл необходимые знакомства и вскоре понял, что шансов увидеть тебя здесь у меня немного. Но иного способа я не видел. Я, конечно, узнал, что ты рассталась с Эдди Грандером и уже больше двух лет не появлялась на Киоте. Что могло привести тебя сюда?.. Только чудо… И оно случилось.
— Да уж, чудо… — пробормотала я. — Моя лодка разбилась о скалы и жестокое море выбросило меня на этот берег… У меня больше нет дома на Земле. Мой первый муж, которого я так и не смогла отпустить до конца, женился…
— Ты же знала, что рано или поздно это случится, — пожал плечами он. — Согласись, теперь твоя душа спокойна если не за себя, то за него.
— Может быть, — я горько усмехнулась, вспомнив об экспедиции Алика, — А мой сын предпочёл общению со мной изучение осьминогов и каракатиц.
МакЛарен нахмурился.
— Вообще-то, в чём-то я его понимаю. Осьминоги… Это очень интересно.
— По-твоему, это смешно?
— Нет, — запротестовал он. — Ничего смешного, если ребёнок отказывается от общения с мамой, которую не видел чёрт знает сколько…
— Ничего подобного! — возмутилась я. — Ты думаешь, я проторчала два года на Земле и скрывалась от собственного ребёнка? Он всё время был со мной!
— Именно это я и хотел услышать, — кивнул он. — Он два года был с тобой, он привык, что ты всё время рядом, и тут ему предлагают такое грандиозное приключение. Разве он думает о том, что будет чувствовать через неделю после того, как вы расстанетесь? Нет, он думает об осьминогах и каракатицах, которые где-то там, и даже не представляет себе, что тебя-то уже рядом не будет. Его нельзя за это винить, он же ребёнок. Я уверен, что он уже страшно по тебе скучает и сожалеет, что не может показать тебе своего самого любимого осьминога.
— Как у тебя всё складно выходит… — проворчала я.
— Я просто понимаю тебя, вот и всё.
— У тебя тоже есть дети?
Он покачал головой.
— Ты же знаешь, что у меня никого нет… Кроме тебя. А по сути, я совсем один.
Это было правдой, и мне стало его жаль. Я на мгновение представила себе, что значит оказаться в одиночестве, когда во всём мире у тебя нет никого, ни единой души, которая знает и любит тебя. Когда нет ни дома, куда можно вернуться, ни друга, у которого можно попросить помощи и защиты, или хотя бы сочувствия. Он сидел напротив и казался таким юным и печальным, как мальчик-сирота, покинувший родное пепелище и вступивший в жестокий и коварный мир… Только он уже давно не был мальчиком.
— Прости, — проговорила я. — Я ношусь со своими бедами. А тебе, наверно, тоже нелегко.
Он с какой-то искусственной небрежностью пожал плечами.
— Одиночество стало беспокоить меня только последние два года, я пытался привыкнуть, но это невозможно. Может, мне стоит найти кого-то, но я плохо схожусь с людьми. Они хотят знать, с кем имеют дело, а мне нечего им ответить. К тому же, пока я никак не могу избавиться от мысли, что мне никто из них не нужен. Я отвык от близких отношений с людьми. Мне придётся прожить целую жизнь, пока я верну себе этот навык и это право. Но у меня есть и время, и терпение.
Я задумчиво смотрела на него, откинувшись на спинку кресла. То, что он говорил, могло быть правдой, а, может, он просто по своей гадкой привычке бьёт на жалость, рассчитывая на мою сострадательную душу. Ну, как не пожалеть разнесчастного сиротинушку, не взять его под опеку, не ввести в круг своих друзей… «Твой скептицизм тебя погубит», — сказала я себе, глядя на опущенные ресницы, на кончиках которых словно осела золотая пыль от пламени свечей.
— Я думаю, что у тебя всё будет хорошо… — произнесла я.