На пути обратно увидел влетевшего внутрь старого знакомца, Папая. Был он лохмат, небрит и, в целом, выглядел несколько пугающе. Огляделся мутным взором, поводил носом и безошибочно навелся на меня. Ну да, еще в той жизни у него нюх был как у хорошей собаки.
- Дай! Дай! А то придушу и скажу, что так и былО! - Это недоразумение подлетело ко мне и пыталось отобрать честно купленный кофе, который я всячески укрывал своим телом.
- Да отвали, чудище! - Взвыл я, продолжая отбиваться. - Вон дама стоит, у нее еще есть, иди закажи!
- У меня не на что! - Пролаял Папай. - Я человек государственный, да не чиновный, нас всегда в черном теле держали, вот и сейчас не балуют!
- Ой трепло! - Простонал я, сдаваясь. Картонный стаканчик в мгновение ока исчез в огромной клешне захватчика. - Вот ставлю тельца против яйца, что ты опять всю зарплату пропиваешь да на шл… на дам с низкой ответственностью спускаешь!
Вчерашний разговор я, само собой не забыл. И то, что Папай - на самом деле, не такой уж одноклеточный, тоже понимал. Но эта информация была новой и размытой, а годами привычный стиль общения так быстро не меняется. Да и не видно, что сам Папай изменил поведение, по крайней мере, на людях. Понятно, что это маска, но кто у нас нынче всегда такой, какой он есть? Вот и я не знаю. Хорошо, если масок хотя бы три - когда человек один, когда с близкими и когда со всеми остальными, но у абсолютного большинства людей этих масок гораздо больше. Я вот тешу себя надеждой, что мои образа не кардинально разные, но черт его знает, как оно снаружи…
Вот и маска Папая, та, которая “не в кругу прям своих”, она все такая же, как и годы назад. Был случай убедиться, что где-то там, под коркой недалекого придурка-балагура, сидит вообще-то очень даже не дурак, с золотой медалью и почти с красным дипломом, но из-за постоянных побоев решивший и, что намного сложнее, смогший поменять свою жизнь коренным образом и ушедший в армию, а потом и к нам. Вот и вчера что-то такое проглянулось, так что не сказать, что я был так уж шокирован. Разве что раньше он никогда при чужих и слова умного не говорил, да и даже при своих не всех.
- Тьфу на вас - сморщился Папай, в два глотка оприходовав кофе. - Нет у нас тут таких дам, к сожалению. Все только по любви и никак иначе!
- Тяжело тебе, поди, приходится, ты ж слово “любить” только с едой и выпивкой можешь ассоциировать. - Усмехнулся я.
- Тьфу на вас еще раз. Я еще спать люблю. И когда спину чешут. И…
- Все-все, не продолжай. Чего примчался-то? На халяву чей-нибудь напиток отжать?
- Это само получилось, попутная радость, так сказать. Ты, скотина серенькая, хотел уехать не попрощавшись? - Он нахмурил брови, впрочем, не очень натурально. Хотя смотрелось все-равно угрожающе.
- Не-не, не надо вот. Как раз отсюда думал заехать к вашему Фоменко, дневальный сказал, что он в штабе.
- А я?
- А ты - вот он. Тебя искать не надо. Беда всегда приходит сама.
- Хаха. Очень смешно. Слушай, я и в самом деле по делу. Ты как, с возвратом?
Ничего обещать я ему не стал. Потому что и сам не знаю. В конце концов, не за детьми несмышлеными еду, с ними тоже надо будет посоветоваться. Поэтому же вынужден отказаться и от брони, ибо это станет определенный обязательством, а я ну очень уж не люблю их. С божьей помощью сами уж как-нибудь доберемся, может, и не так быстро и безопасно, как могли бы - но зато и должен никому ничего не буду.
Грустно покивав, Папай порадовал, что Фоменко нынче не в штабе, а в полях, но пообещал передать мои слова, за что я был очень благодарен. Избавил меня от очередной порции чувства собственной вины непонятного за что. Потом предложил пожить тут еще восемь дней - мол, командование планирует отправить тяжелую колонну как минимум до Мариинска, с целью разведки и даже возможного восстановления железнодорожного сообщения. Там тоже было не все гладко - некоторые станции были давно захвачены неизвестными, а кое-где и повреждены пути. Кто это сделал - не было ни малейшего понятия ни у кого, но таких активных соседей командование благоразумно решило проверить. И даже выделяло на это дело броню.
Это было тоже очень интересно - все же, считай, полпути можно было проехать под прикрытием, но время, время… Восемь дней - я или сопьюсь, или придушу кого-то, или еще чего неадекватное сделаю. Нет мочи терпеть. Ксюша, слышавшая весь разговор - мы уселись к ней за столик - сначала расцвела, когда услышала предложение Папая остаться на время тут, потом резко погрустнела и отвернулась, услышав мой категорический отказ. Нет, все-таки надо что-то с этим делать. Вечная привычка отпускать мелочи на самотек - мол, ближе к делу разберемся - в этот раз может вылезти ой каким боком. Да и не мелочь это, если уж откровенно…