— Тьфу на вас — сморщился Папай, в два глотка оприходовав кофе. — Нет у нас тут таких дам, к сожалению. Все только по любви и никак иначе!
— Тяжело тебе, поди, приходится, ты ж слово “любить” только с едой и выпивкой можешь ассоциировать. — Усмехнулся я.
— Тьфу на вас еще раз. Я еще спать люблю. И когда спину чешут. И…
— Все-все, не продолжай. Чего примчался-то? На халяву чей-нибудь напиток отжать?
— Это само получилось, попутная радость, так сказать. Ты, скотина серенькая, хотел уехать не попрощавшись? — Он нахмурил брови, впрочем, не очень натурально. Хотя смотрелось все-равно угрожающе.
— Не-не, не надо вот. Как раз отсюда думал заехать к вашему Фоменко, дневальный сказал, что он в штабе.
— А я?
— А ты — вот он. Тебя искать не надо. Беда всегда приходит сама.
— Хаха. Очень смешно. Слушай, я и в самом деле по делу. Ты как, с возвратом?
Ничего обещать я ему не стал. Потому что и сам не знаю. В конце концов, не за детьми несмышлеными еду, с ними тоже надо будет посоветоваться. Поэтому же вынужден отказаться и от брони, ибо это станет определенный обязательством, а я ну очень уж не люблю их. С божьей помощью сами уж как-нибудь доберемся, может, и не так быстро и безопасно, как могли бы — но зато и должен никому ничего не буду.
Грустно покивав, Папай порадовал, что Фоменко нынче не в штабе, а в полях, но пообещал передать мои слова, за что я был очень благодарен. Избавил меня от очередной порции чувства собственной вины непонятного за что. Потом предложил пожить тут еще восемь дней — мол, командование планирует отправить тяжелую колонну как минимум до Мариинска, с целью разведки и даже возможного восстановления железнодорожного сообщения. Там тоже было не все гладко — некоторые станции были давно захвачены неизвестными, а кое-где и повреждены пути. Кто это сделал — не было ни малейшего понятия ни у кого, но таких активных соседей командование благоразумно решило проверить. И даже выделяло на это дело броню.
Это было тоже очень интересно — все же, считай, полпути можно было проехать под прикрытием, но время, время… Восемь дней — я или сопьюсь, или придушу кого-то, или еще чего неадекватное сделаю. Нет мочи терпеть. Ксюша, слышавшая весь разговор — мы уселись к ней за столик — сначала расцвела, когда услышала предложение Папая остаться на время тут, потом резко погрустнела и отвернулась, услышав мой категорический отказ. Нет, все-таки надо что-то с этим делать. Вечная привычка отпускать мелочи на самотек — мол, ближе к делу разберемся — в этот раз может вылезти ой каким боком. Да и не мелочь это, если уж откровенно…
Напоследок старый товарищ еще поделился наблюдением, подслушанным у разведки — они катаются по области и много чего видят и слышат. И по их словам, первые пятьдесят километров можно ехать хоть играя на гармошке — тишь, гладь, да божья благодать. Поначалу еще попадались всякие элементы, вырезающие то деревни, то проезжих, но их быстро отучили соваться на эту территорию методом тотального уничтожения и развешивания трупов вдоль трассы. Помогло. Но вот дальше совались редко, буквально — два раза, и то в нашу сторону только один, до поселка Красный Яр. Вроде как, там находились очень важные люди, которых надо было вывезти. А заодно вывезли и почти всех остальных людей. И по дороге ничего особенного не заметили, но это было почти самое начало ахтунга, поэтому не показатель.
В задумчивости вывалился на улицу, отдал Папаю обещанный виски и порулил на выезд. Выпустили нас без вопросов, видимо, предупреждены были. Сняли пломбы с оружия, пожелали счастливого пути и с завистью посмотрели на бутылки с алкоголем, отобранные еще у Володи. Служите, бойцы, успеете свою канистру спирта выпить, какие ваши годы…
Ксюша все еще сидела надутая и я себе пообещал, что на ближайшем же привале все с ней решу. А по дороге до привала надо решить с собой. Вот нашел себе проблему… Но что теперь? Сказать, что все кончено и все такое — не могу. Я ж и не говорил, что что-то начиналось. Да и, в принципе, никогда не умел вот это вот все. Сразу совсем уж сволочью себя чувствовал. Однако, и к Алисе меня тянуло со страшной силой. Даже, может быть, не как к женщине, а как к чему-то старому, надежному, какому-то кусочку той моей, не такой уж и долгой, но однозначно мирной и очень уютной жизни. И если я хочу опять такого — то там точно не место никому третьему. Точнее, третьей. И Лиса, похоже, чувствует что-то похожее, думаю, именно это сквозило у нее в разговоре и в некоторых сообщениях. Но сама, конечно, не скажет, женщина же, царица. Первая не звонит и в чувствах не признается, если это чувство — не голод. Хехе.
Но это я понял давно, разве что вот так складно до этого не укладывал в своей голове. Не такой уж и умной кстати. А вот куда девать вот это чудо природы, сопящее справа и иногда кидающее на меня уничижительные взгляды? Не хочу ее обижать, она же и правда как ребенок, открытый и незащищенный. И ведь сама тоже все понимает и ждет моего решения. Черт! Захотелось материться в голос и куда-то выместить злобу на собственную тупость. Или слабость. Встреться сейчас по пути какой-нибудь зомби — я бы с радостным визгом побежал поливать его пулями из автомата.
Но никто не встретился. В голову пришла неожиданно трезвая мысль — а с чего это Ксюша так ко мне прицепилась? Нет, понятно, что я ее спас, можно сказать, два раза, так периодически балую, восемнадцать — плюс, опять же, сближает, но первое-то время она вовсе не выражала ничего и близко похожего ни на какие эмоции. А потрухушки — это и вовсе следствие, точно не причина.
Логично предположить, что это все последствия того, что мы чертову тучу времени проводим вместе в очень узком кругу. А такое сближает. Плюс, постоянный стресс, горы новых впечатлений, организму требуется разрядка, как физическая, так и эмоциональная. И все это так удачно сложилось, что в итоге мы видим то, что мы видим. То есть надутые щеки и обиженные глаза.
А все это к тому, что как приедем — там появятся и новые люди в окружении, и количество стресса должно поуменьшиться, а следовательно, и то, что, как ей кажется, сейчас испытывает ко мне девчонка — вполне может перекинуться на другой объект. Тот же Миша, он и побрутальнее, и рукастый, на зависть всем, и ловелас еще тот. И тогда все бы сложилось как нельзя лучше. За Мишу я не переживал — он из любой задницы выкрутится, есть у нас с ним тут что-то общее. И Лису мою вытащит. Да и браты там тоже не совсем уж бесполезные, перебедуют как-нибудь до моего приезда, надеюсь, уже недолго осталось.
Осталось только придумать как это преподнести Ксюше и как заставить их мирно сосуществовать с Алисой хотя бы первое время, пока фокус внимания секретарши не сместится. Но уже какие-то наметки есть, это ли не повод перекурить?
— А твой друг не мог с нами поехать? — Неожиданно буркнула Ксюша, когда я только вытащил сигарету.
— А зачем ему это? — Удивился я. — Он там вполне себе удобно устроился, чего ему дергаться куда-то?
— Ну, вы же, вроде как, друзья и все такое.
— Хм. Знаешь — я затянулся и задумчиво выпустил дым в приоткрытое окно. — У испанцев есть очень жизненная поговорка “Los muertos e idos no tienen amigos”, что переводится как “у мертвых и уходящих нет друзей”. И я с ней полностью согласен. Мы ушли, вернемся — будем снова дружить и пьянствовать, это уж как пить дать. Уехали — и нет нас. Жизнь итак штука не особо длинная, чтобы ее дополнительно сокращать в попытке всем помочь.
— И все же ты ужасный пессимист. — Ксюша громко вздохнула. — Хоть вы и всячески его обзывали, но мне Папай показался хорошим человеком. И если бы ты попросил помочь, он бы не отказался, наверное.
— Наверное, не отказался бы, угу. Беда в том, что я ненавижу просить. А насчет хороший… Херня же все это. Вот я думаю, что я чертовски хороший человек, вообще один из лучших. — Девчонка хмыкнула, не поворачиваясь. — Вот, а для кого-то я могу быть исчадием ада. Так что ерунда все это. Нет ни хороших, не плохих, все зависит от точки зрения. Даже сраный Феоктист наверняка считал себя хорошим человеком. А Гитлер? Однозначно же он видел себя рыцарем, спасающим свой народ от несправедливого Версальского мира, а заодно и принеся ему заслуженное место в мире.