Профессор с видом полного самоудовлетворения слегка кивнул головой, заканчивая речь, и повернулся, чтобы сбежать… с кафедры. Но, так как кафедры не было, то это движение, кажется, несколько смутило его, и для того, должно быть, чтобы дать ему естественное объяснение, он с любезной улыбкой подбежал ко мне.
— Ну, теперь мы вас послушаем, коллега.
Он потянул меня к столу, видимо, уверенный в произведенном впечатлении, и с подбадривающими похлопываниями усадил в кресло.
— Ну, ну, слушаем… Вы расскажете нам, что знаете о больном.
Когда после этого он с видом экзаменатора стал задавать мне вопросы, то много раз колкие ответы были у меня на языке, но два соображения удержали меня. С одной стороны, любопытство, с другой — серьезность самого дела и нежелание быть предметом какой-либо неприятности в доме графа, где я находился в качестве врача и гостя.
Терапевт Семен Николаевич, лет пятидесяти, широкий, плотный шатен среднего роста, во время речи коллеги смотрел в потолок, пухлой рукой поглаживая бороду и время от времени кивая с видом сочувственной оценки. Потом, при моем экзамене, в противоположность живости психиатра, тягуче задавал вопросы и, важно кивая, хмыкал.
Психиатр отрезал четкой скороговоркой: «Это важно! Это показательно!»
— Да, да. Вам это представляется загадочным, конечно, — закончил он. — Но, видите ли, при свете современной науки выяснилось, что все явления подобного рода объясняются дезинтеграцией личности. Классические примеры вы найдете у Рибо или у Жане в его «Automatisme Psychologique», хотя, впрочем, уже с некоторым уклоном в сторону мистицизма. Не правда ли, Семен Николаевич?
— Пожалуй, — протянул терапевт.
— Да-да, несомненно. Но только не вздумайте вы читать Мейерса или Шарля Рише последние статьи. О, нет, ни в каком случае: это уже мистика настоящая, за которой следуют Фламмарионы, Круксы, Аксаковы и прочая компания, ха-ха-ха. Наоборот, работа Поля Рише, хоть и устарелая, очень интересна и почтенна… Это несомненно.
— Безусловно, — важно вставил терапевт, поглаживая бороду.
— Что касается меня лично, то физиологическим коррелятом этих явлений я считаю диссоциацию мозговых участков. Таким образом, наука превосходно овладевает чудесами и без помощи флюидов и астралей… И с этой стороны глядя, — значительно добавил он, — эти явления вполне достойны внимания науки. Советую и вам пополнить свое образование в этом направлении, коллега. Можно и в провинции почитывать, хе-хе. Ну-с, однако, перейдем к больному.
Что происходило затем в комнате больного, хотя и было довольно типично, но, чтобы не задерживаться, я передам эту сцену вкратце, тем более, что прямого отношения к рассказу она не имеет.
Началось с оскультации терапевта. Потом психиатр стал задавать свои вопросы, чтобы «нащупать психические центры», но граф как от нащупывания, так и от интимно-врачебного исповедования решительно отказался. Тогда прибывший с врачами фельдшер внес какую-то машину с ручкой. В комнате устроили полумрак, и фельдшер принялся крутить ручку. Послышался однообразный звенящий, подобно камертону, звук; в то же время появилась узкая щель света и тонкая полоска упала на засветившийся шарик. Таким образом, получилась фиксационная точка, на которую предложено было смотреть графу.
Предварительно, однако, психиатр просил нас отступить вглубь комнаты, а графа несколько раз взглянуть ему в глаза. Это делалось для будущего «рапора»[5].
Психиатр все время болтал, обращаясь к Семену Николаевичу и изредка ко мне. Физиологическая школа Шарко несомненно права, а Нансийская разве лишь в немногих отношениях. Бернгейм затемнил вопрос и он (психиатр Б.) всюду готов признать преимущество физиологической теории, несмотря на то, что психологическая, казалось бы, ближе стоит именно к его специальности. Напрасно теперь пытаются отрицать существование трех фаз Шарко только потому, что не всем удается наблюдать их в чистом виде. Разве конкретная механика не бесконечно сложна, но это не мешает ей основываться на трех законах Ньютона…