Разговор набирал обороты и Акокантеру уже не только ругали, но и придумывали планы отмщения. Планы остались планами, потому что вскоре, хмельные, все уснули там, где сидели, громко храпя. Илзе же сидел некоторое время, обдумывая полученную информацию. Убийство, особенно такое жестокое, ребенка в их мире каралось. Дети священны, за ними следили, их воспитывали и охраняли, потому что рождалось много, но большинство до года не доживали. Он сам помнил, как мать ходила два раза с пузом, у него рождались сестры, которые умирали через месяц или чуть больше.
Илзе привык к насилию. Многие гости Господина в красках описывали, как пытали и убивали людей. Но делали они это со взрослыми, а Акокантера убила ребенка. Это неправильно и жестоко. Причина ненависти людей понятна, но любопытство его даже после этого не угасло. И это плохо. Поставив наполовину полную кружку на стол, он неловко встал и пошел в свою маленькую комнату. Спать ему все же хотелось с комфортом.
И был рад этому, потому что утром проснулся от того, что остальные громко переговаривались, грохотали посудой и смеялись. Скривился недовольно, зарываясь носом в мягкую подушку, которая приятно пахла какими-то цветами. Так пахла постель во дворце Господина, когда его наказали, а потом вознаградили. С того дня у него остались воспоминания о долгожданном удобстве, самом первом, которое вызывало почти детскую радость, и шрамы на спине. Сейчас Илзе никогда не снимал рубахи, не поворачивался к чужакам спиной и мылся всегда один. С общественными банями у него проблемы и сильные.
Поэтому, когда он спустился на кухню, увидел еще сонных, но веселых мужиков, которые предложили совместный поход в баню, сразу же отказался. Чужие тела вызывали неприязнь, необъяснимую тревогу, поэтому, улыбнувшись неловко, махнул им рукой. Потом пойдет, когда его не видели бы, не трогали и не приставали. Проводив их взглядом, Илзе выдохнул, поправил рубаху и направился к подполу, в котором лежали овощи, картофель и мясо. Он не знал, принадлежали ли продукты кому-то, но все равно взял несколько, нарезал в котелок и подвесил его над огнем в камине.
Деревня медленно оживала, мимо окон ходили люди, громко кричали петухи, мычали коровы и смеялись женщины. Посматривал на почти горящий из-за цветов лес, который казался гранатом в ржавой тиаре, на кипящую воду с овощами. Запах не самый приятный, но есть хотелось сильно, поэтому, слив все в глубокую миску, помешал еду ложкой. Смотрел на побелевшие кости, неровные кубики овощей, разварившуюся картошку. Выглядела еда тоже отвратительно. У Катарины все украшали, сервировали, и сама еда пахла всегда приятно, отчего желудок скручивался узлом. Сейчас желудок его тоже выл, но в горле стояла тошнота.
Пересилив себя, он задержал дыхание и съел ложку. Горячо. Такую же похлебку им давали в камере, раскладывали по тарелкам и выдавали каждому рабу. Иногда, когда у Куарона было хорошее настроение, он выставлял тарелки вряд и далеко, так, что даже если тянуться, изворачиваться, то не достанешь. Он отвык от такой еды, хоть во время путешествия ел тоже плохо, потому что зачастую в тавернах халтурили.
Желудок замолчал, тошнота пропала, стоило взять спелое, немного мягкое яблоко. Поднялся, собрав вещи в сумку, опасаясь оставлять хоть что-то в комнате. Вышел Илзе ближе к обеду, поздоровался с проходящим мимо старостой и его женой.
Идя по тропинке, он вспомнил ночной разговор с кислым вином, от которого до сих пор гудело в голове. Как звали ту семью? Дема, Трия? Трия? Да, казалось, ее звали именно Трия. Мужики ее не описали, лишь сказали, что дом ее стоял неподалеку от леса, сама Трия добрая, наивная и симпатичная, по мнению пьяных мужиков. Илзе присматривался к женщинам, пытаясь угадать, посматривал иногда на границу между Ямой и лесом.
Смотрел по сторонам он больше, чем на дорогу, поэтому испугался, столкнувшись с кем-то. Отошел неловко на несколько шагов и положил руку на скрытые под плащом ножны от кривого кинжала. Вскинулся, смотря на человека перед собой. Женщина. Раскрасневшаяся, пожилая уже, пухлая женщина с корзиной, наполненной яблоками. Рядом другая женщина, более молодая и глубоко беременная.
− Осторожно! – недовольно рыкнула женщина и скривилась, кладя ладонь на живот. Илзе не обиделся, потому что все его внимание приковано к огромному животу, которое даже сквозь складки платья бугрилось. Ужасающее зрелище. Вдвойне ужасающим оно было, потому что никогда прежде Илзе беременных не видел. Когда у женщины появлялся живот, ее сразу отводили в специально отведенное для этого крыло и не выпускали оттуда, не пускали никого, пока ребенок не появится на свет.
Поэтому он сглотнул гулко и медленно отвел взгляд. Ужасно. И как женщины соглашались на это?
− Трия, пойдем, живот болит сильно.
Это женщина говорила уже умоляющи, хныкала, потирая низ живота. Илзе встрепенулся и посмотрел на женщину пристальнее. Трию он представлял себе по-другому, более жилистой, строгой. Не такой мягкой, молодой, но видя мягкую улыбку, нежные, почти невесомые прикосновения, Илзе, кажется, понял. Обычно люди с такими улыбками очень доверчивы. Они ушли, ничего ему не сказав. Он же еще какое-то время стоял и смотрел на Трию, которая не выглядела несчастной. Скорее всего нашла утешение в дочери, о которой тоже поговаривали много. Только мужики упоминали, что дочь ее была младше и вроде уехала.
Или торговцы были слишком пьяны и уже не понимали, о чём говорили.
По Яме он гулял до самого вечера, пока не остановился с границей. Лес виделся черным, глубоким и очень опасными. Илзе почти видел, как там ходили монстры, замечал их желтые глаза-щелки, чувствовал чужое дыхание и боялся. Очень боялся.
− Я бы не советовал туда соваться!
Вздрогнув от неожиданности, Илзе повернулся на голос. Рядом с ним остановился парень, скорее всего ровесник. Симпатичный. Он скорее всего куда-то шел и остановился на половине шага.
− Я и не думал, − ответил Илзе, понимая, что немного лукавил. Ему хотелось туда сходить, любопытство красной нитью вело в поселение, про которое говорили почти на каждом шагу. Но люди в Яме относились к этому плохо и его скорее будут недолюбливать.
Парень ему поверил, скорее всего, потому что больше вопросов не задавал. Посмотрел на дома и повернулся, подойдя к нему. Илзе не возражал, но все же не был настроен на общение. Поэтому лишь вновь посмотрел на деревья, которые пусть и были темными, но прожилки в листьях светились золотом. В саду Катарины и Господина такие не росли, как и не было их в Вермелло.
− Торговец?
Вопрос от незнакомца заставил задуматься.
− Почти, − уклончиво ответил он. Протянул руку, смотря на парня рядом. – Илзе.
− Сэм, − представился тот и пожал руку. Хватка у него сильная, пальцы, плотно прижатые друг к другу заныли. Когда Сэм отпустил его ладонь, Илзе незаметно тряхнул рукой, все еще ощущая чужое прикосновение. – Ехал бы ты отсюда. Яма больше не то место, где можно отдохнуть рядом с горами. Про монстра, я думаю, ты уже знаешь?
Илзе кивнул. Конечно, он все это знал еще до приезда сюда.
− О, про него сейчас все знают. Про Акокантеру, которая убивает беззащитных людей и пугает нас всех. Но никто не знает, что на самом деле убила она моего отца, что забирает теперь наших людей, потому что этих уродов все больше. Никто не знает, как мы все боимся за свои жизни. И приезжаете вы, любопытные, люди, которые не верят, хотят просто посмотреть. Думал, я не заметил, как ты ходишь вокруг леса, как заходил в него и сразу же выходил. Боишься? Интересно? Как я вас всех ненавижу.
Удара в челюсть он не ожидал, как и удара в живот. Однако Илзе быстро сориентировался, ударил в ответ, отступал, нападал и кривился от боли в разбитых костяшках. От боли в избитом теле. Зашелестели листья. Мир накрыл мрак с тонкими золотыми прожилками в воздухе. Илзе уже побеждал, когда случайно оступился, упал на холодную, твердую землю и глухо застонал. Сэм бил его руками и ногами, повторял тихое «Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу». От боли и беспомощности Илзе тошнило, голова кружилась и, получив особо сильный удар в живот, он отключился.