Гейдрих опешил и, его реакция на сказанное практически ничем не отличалась от недавней реакции коменданта.
— Прости, Волк, но как это понимать? Какое нападение на Лубянку?
— Понимание воли вождя, есть акт веры, а не логических умозаключений. — Гаулейтер хмуро посмотрел на Гейдриха, — Сомневающиеся сейчас стоят там и слушают этого ренегата Ганса. Ты недавно заявил, что штурмовой легион предан нам до конца. А ты?
— Я же с тобой с самого начала, Волк.
После этих слов гаулейтер схватил бригаденштурмфюрера за отворот его черного мундира и притянул к себе.
— Тогда выполняй приказ, — зашипел он, — А поймешь ты все позже.
— Да но… Тоннель что ведет в Полис опасен. Ты ведь знаешь. Там и обрушение может быть в любой момент. Может тогда напрямую к советам парламентеров отправить? На Охотный ряд.
— Мы уже лет десять ждем, что тоннель рухнет. И ничего. А если я правильно оцениваю обстановку и предполагаемый ход событий, то наших парламентеров Охотный ряд встретит пулеметным огнем и никакие белые флаги не помогут. Ты понял меня?
— Я понял, — Гейдрих кивнул.
— Тогда выполняй.
— Слушаюсь.
Волк проводил его взглядом и нетерпеливо поманил рукой шефа тайной полиции.
— Слушай меня внимательно, — быстро и негромко стал говорить ему гаулейтер. — Расставь стрелков с пулеметами в пилонах. Если вдруг, толпа бунтарей кинется на сталкеров, бойцы должны будут отсекать их огнем и прикрывать бегство сталкеров. Людей с оружием там, в толпе, меньшинство. Так что скорее это буде просто погоня. Главное не дать догнать им сталкеров. В другом случае, огонь не открывать и толпу не провоцировать. Но и не давать им растекаться по рейху. Они должны будут все уйти в тоннель.
— То хочешь использовать сталкеров как наживку и натравить ублюдков Ганса на них. А те побегут в коммунякам и бунтари напорются на пулеметы красных? — шеф гестапо ухмыльнулся.
— Именно. — Волк кивнул.
— Да ты гений. Еще и красных погранцов по случаю покромсают.
— Был бы я гений, подох бы только Ганс, — поморщился Волк. — Где вещи сталкеров?
— Вот. Я принес как ты и сказал. — Шеф гестапо показал на лежащие у стены два рюкзака и автомат.
Гаулейтер взял в руки оружие.
— Рожок полный? — спросил он.
— Нет. Семь патронов только. Я проверял.
Тогда Волк быстро отстегнул рожок и бросил на пол. Затем бесцеремонно выдернул из подсумка ближайшего штурмовика полный и снарядил им автомат.
— Да, но… — шеф гестапо хотел было сказать, что нехорошо иноземцам отдавать боеприпасы солдат рейха. Но гаулейтер не дал ему договорить.
— Закрой рот и начинай расставлять людей.
Взяв вещи сталкеров, Волк подошел к Борману и протянул их ему.
— Отдашь им.
— Я понял, — кивнул Борман.
— И вот еще что. Если они хотят подойти ближе. Пусть подойдут. Но запомни. В случае чего, ты должен будешь защитить их. Дать им бежать от этой толпы. Защити их даже ценой своей жизни. Ты понял?
Борман не изменился в лице. Просто стоял и молча взирал на своего господина. Затем тихо произнес.
— Я готов отдать жизнь за вас. За рейх и нашу идею. Но за этих недомерков…
Волк схватил амбала за бронежилет и встряхнул.
— Это и есть то, что нужно нашему рейху. Это во имя нашей нации. И это мой тебе приказ. Я надеюсь на тебя. Ты понял?
Борман дернул головой и вытянул правую руку, нависшую в нацистском приветствии над гаулейтером как перекладина виселицы.
— Я все сделаю!
— Ступай!
А нужен ли биологический рост и деление? Мозз впервые усомнился в важности своей первичной цели. Да. Он может достигнуть яслей. Он может поразить мозг одного ребенка врагов и стать вдвое больше. Затем разделиться на две части и поразить еще двоих детей. Это уже четыре. И, в конце концов, будет легион, способный охомутать разум людей, чтобы начать достижение своей следующей цели — порабощение мира. Но что если кто-то из некогда единого целого, разделившегося на бесчисленное множество, мозза восстанет против его воли, как он в симбиозе с носителем восстал против воли господ этого рейха? Мозз вдруг подумал, что когда части его, уже ставшие самостоятельными после роста и деления, начнут управлять своими носителями, то и там может возникнуть опасный для его планов симбиоз. И сейчас, когда он видел что может порабощать людей без прямого контакта, а посредством слов, взывающих к обуревавшим людей инстинктам, то нападение на ясли можно отложить. Сейчас важнее и перспективнее заражать людей идеей. Харизмой совей необузданной лжи, ненависти, и решимости поставить окружающий мир на колени. Люди ведомы. Людям нужен корм. Они питаются ненавистью, как он страхом носителя. И он один способен влиять на их порывы и мысли. Мозз верил, что он велик. Он верил, что он исключителен. И это ли не лишнее доказательство того, что лишь его сущность достойна того, чтобы судьба всего мира была вверена лишь ему одному? Ганс окинул взором толпу, в исступлении орущую и тянущую руки после очередной порции слов. Их стало больше. Все больше людей заражены. Вон и еще приближаются к ним четверо. Ганс, стоя на импровизированном пьедестале в виде деревянного ящика, улыбался, чувствуя себя избранным для великой миссии, и ощущая, что его господин, поселившийся в голове, доволен результатом. Хорошо. Очень хорошо!
— Наши идеалы и устремления преданы забвению! Нас кормили пустыми обещаниями и говорили нам о грядущем! Но где оно?! Запомните! Судьба будущего, и то, каким оно будет, вершиться здесь и сейчас! В этот самый момент и именно вами! Вы кузнецы настоящего, железного рейха! В ваших руках сила и воля взять то, что принадлежит нам по праву! И я не обещаю вам, что что-то вам дам, как это обещали вам предавшие нашу идею, изнеженные мнимой безопасностью после сговора с врагами властители четвертого рейха! Я ничего не собираюсь вам дать! Ждать исполнения обещаний и ожидание милостыни, есть удел слабых и недостойных! Я ничего вам не собираюсь обещать! Я ничего вам не даю! Я лишь скажу вам — ВОЗЬМИТЕ! Сокрушите слабых! Обратите заблудших! Этот мир принадлежит нам по праву избранных! Так нечего ждать, когда нам кто-то что-то даст! Жизнь — есть борьба! И лишь в борьбе мы урвем жизненное пространство и ресурсы, которые по дикой, несправедливой воле низшего отребья и мутантов, а так же по причине инертности и бездеятельности наших трусливых начальников принадлежит сейчас не нам! Так возьмите это! Вы сильны и несгибаемы! Вы избранные!
И снова восторженные вопли. Вскинутые руки. Улыбки, словно от сладкого дурмана, подвергшихся гипнотизму этих слов людей. И снова Ганс стал с удовольствием окидывать их взглядом, готовя очередную порцию наркотической инъекции его речи. Он снова обратил внимание на тех четверых. Они не дошли до толпы его сторонников и стояли теперь в стороне. Почему? Ганс посмотрел на них внимательнее и вдруг замер. Среди них его ВРАГ! И его человеческий приспешник! Они здесь! Они все-таки живы! И они все-таки нашли его!
— Ну? — тихо спросил Сергей. — Чего молчишь, Стран Страныч? Он это или нет?
— Не торопись, — медленно и тихо проговорил Странник.
— Ты только скажи. Я ему башку в дуршлаг превращу.
— А что такое дуршлаг? — спросил Странник.
— Ну, ты даешь, дружище… Я говорю, только дай знать и я его грохну.
— Я что-то не понял, вы больного диагностировать должны или мочилово тут устроить? — проворчал позади Борман.
— Не вникай, земляк, — бросил через плечо Маломальский.
Человек, на которого пристально смотрел Странник, возвышался над толпой на две головы. Видимо он стоял на чем-то. Сейчас толпа снова визжала, а он сканировал ее надменным взглядом. Но вдруг его взор устремился на Странника. Оратор переменился в лице и приоткрыл рот.