Потому что, когда вы проснётесь,
начнутся кошмары.
***
За окном стеной шел дождь, капли нещадно постукивали по стеклам, и у нее в голове стоял такой же, до невозможности противный грохот, будто бы кто-то там, в самой черепной коробке, нещадно отбивал кувалдой ритм. Хотелось закричать, слиться с воем ветра и раствориться в слезах, что стояли в глазах и никак не хотели омыть щеки. Как буря властвовала на улице, так и внутри у нее все разрывалось и металось, снося безразличие и стервозность. Ригель была сломлена. Еще чуть-чуть, и она упадет навзничь, и только брат, дорогой, любимый Маркус, заставлял ее стойко держаться на ногах и не опускать плечи.
Дверь хлопнула характерно, и она, все это время ходившая по комнате взад-вперед, остановилась, вцепившись в мраморный подоконник, и с расширенными глазами посмотрела на входящего. Он был бледен, с мокрыми волосами и помятой одеждой, а в его глазах была обреченность, которую уже просто невозможно было сдерживать. Сжав сильнее подоконник, Ригель приложила вторую руку к груди, где висел фамильный медальон, и стала покручивать его нервно.
— Маркус, — тихо прошептала она и увидела, как дернулась его голова. Устало взлохматив волосы, он улыбнулась как обычно: ярко и искреннее — так улыбаются, когда знают, что больше ничего нет.
— Боюсь, меня ничто не спасет.
— Нет! — закричала она, с такой силой сжав мрамор; еще чуть-чуть, и ее костяшки посыпались бы на пол. — Неправда! Ты опять обманываешь меня…не может быть такого…зачем ты так?..
— Ригель, — тихо прошептал он, и в его глазах блеснуло что-то, оставив на ее сердце рубец — она не могла видеть, как он опускает руки, как вот так вот смотрит на нее. Нет, Забини не умеет проигрывать и ни за что не потеряет еще и его. Хватит. Только не сейчас.
— Я пойду к Клариссе, — Ригель лихорадочно стала искать свою палочку, нервно ходя по комнате, делая хоть что-то, лишь бы не чувствовать, как внутри все полыхает. — Она же наша тетя, да и те деньги, что ей отдала мать…она непременно отдаст нам их…все будет нормально…ты только посиди и подожди…я обязательно все устрою, вот увидишь…только потерпи.
— Ригель, — повторил он настойчиво, дернув ее за руку. Она остановилась, не решаясь поднять глаза, и повисла, как безвольная кукла со сломанным механизмом.
— Что? — робко и едва слышно.
— Не делай ничего, чтобы оставило отпечаток на твоей гордости. И забудь обо мне как можно быстрее.
— Зачем? — яростно воскликнула она, резко посмотрев на брата: он как будто стал бледнее и старее, на всем его лице лежал отпечаток страха. — Не говори так, будто все уже решил. Если тебя не станет, что же будет со мной? Как мне тогда жить?
— Так же, как и всегда, — громко проговорил Маркус, и все его лицо исказилось от гнева. — Так, будто ничто не способно уничтожить тебя, будто тебе нечего терять. Не позволяй людям брать власть над твоим сердцем, не смей плакать и унижаться, слышишь? Встань на ноги уверенно, Ригель, и держи спину ровной. Моя жизнь кончена, а вот ты…ты обязана добиться вершин.
Нервно сглотнув, она отшатнулась, наткнувшись на спинку дивана, и во все глаза смотрела на брата. Перед ее взором пронеслось детство — в нем был только он один, ее Маркус, с которым Ригель делила печаль и радость, с которым смеялась так искренне и который единственный был свидетелем ее слез. Она всегда подражала ему: вела себя высокомерно, клеила улыбку на уста и унижала тех, кто был недостоин внимания, потому что он один был для нее авторитетом, лидером, чье мнение всегда одерживало верх.
Неужели она вот так просто лишиться его, вспомнит вдруг о гордости и не воспользуется шансом, даже если тогда ей придется упасть лицом в грязь?
Нет, Ригель не такая: ради своей семьи она готова на все.
— Это мой выбор, унижаться или нет, — жестко ответила наконец, наблюдая, как искажается его лицо от раздражения. — И ради тебя я попытаюсь вновь. Я достала ее адрес.
— Ригель! — прогромыхал Маркус, но она уже его не слышала. Отыскав глазами палочку, Ригель схватила ее и выбежала на улицу, тотчас промокнув. Дождь был такой мощный, будто капли оставляли синяки на коже, а ветер, противный, сильный ветер, бросал их прямо в лицо.
Поежившись, Ригель сжала палочку сильнее и попыталась сфокусироваться. Она столько дней искала свою тетю и лишь однажды увидела ее, когда та гуляла со своим сыном на детской площадке. Они смеялись беззаботно и выражали истинно семейное счастье, и ей было плевать, что где-то есть ее родные племянники, которые, возможно, нуждаются в ее помощи. Кларисса Сэлинджер вычеркнула отпрысков своей сестры, Ригель это понимала, но где-то внутри нее все еще теплилась маленькая надежда, что тетя поможет им. Иначе просто не могло бы быть.
Дом Сэлинджеров был неопрятным, но на фоне других — верх роскоши. Они жили в беднейшем районе, и Забини, оглядываясь, морщилась, не понимая, как можно довести себя до состояния, когда ты прекращаешь бороться и просто опускаешься на дно. Мотнув головой, она постучала в дверь, ерзая на ступеньках от холода, ведь он пробирал ее до костей. Поправив легкую ткань домашнего платья, Ригель сжала кулаки, пронзая ногтями кожу, и ощущала, как все тело ломится от усталости: неделя беспокойств и постоянных тревожных мыслей не прошла даром.
Дверь скрипнула и на пороге появился пухлый мужчина, который трусливо посматривал на гостью, взмахнув палочкой. Когда свет коснулся ее лица, он слегка отшатнулся, удивленный.
— Кто там? — прогромыхал женский грудной голос, и мужчина, дернувшись, как от пощечины, тихо проговорил:
— Кажется, это к тебе, дорогая.
Послышалась возня, что-то металлическое громыхнуло и до ее слуха дошли легкие, непринужденные шаги. Через минуту на пороге стояла Кларисса, которая, подняв глаза, с ужасом вытаращилась на незваную гостью. Обойдя мужа, она закрыла дверь у него перед носом и с яростью прошептала, подойдя к Ригель:
— Что ты здесь забыла? И как нас нашла?
— Тетя, — спокойно проговорила Ригель, ощущая дрожь во всем теле, ей было нереально холодно. — Помоги мне, деньги…нам срочно нужны деньги, я все верну, могу дать расписку, но одолжи, пожалу-…
Ее голос дрогнул, еще никого Ригель Забини не умоляла. Она посмотрела на это морщинистое лицо, в котором замечала отголоски матери, а потом прикусила губу до крови, мечтая провалиться сквозь землю. Кларисса Сэлинджер выглядела не на шутку злой.
— Да как ты посмела? — проговорила она, схватив ее за руку и с силой дернув. — Заявилась тут, понимаешь ли, деньги ей нужны. Иди работай в бордели, за такое миленькое личико тебе много заплатят, а к этому дому не смей даже на шаг приближаться, ничтожество, — Кларисса со всей дури оттолкнула ее от себя, будто бы Ригель была чем-то мерзким и грязным, и вытерла свои руки о фартук, морщась. — Как и мать твоя была потаскухой, так вот и ты такой будешь. Прокрутили все деньги, а теперь пришли. Родственники, понимаешь ли, — возмущенно скрестив руки, проговорила Кларисса, а все ее лицо будто бы потемнело от ненависти. — Ошибаешься, вся твоя семья — в могиле, а я для тебя никто. Так что проваливай, пока я не позвала людей.
— Тетя, пожалуйста, — перебила Ригель ее, чувствуя, как внутри просто все колотится. Такого отчаянья она не испытывала давно. — Я правда-правда все верну, только дай деньги… Маркус…его могут убить…
— А мне какое дело? — возмущенно прошептала в ответ, подходя к двери. Обернувшись на секунду, миссис Сэлинджер проговорила безразлично. — Такое же ничтожество, как и Мессия. Смотреть тошно.
Громкий хлопок был для нее спусковым сигналом. Ригель зажмурилась сильно, чувствуя, как внутри все разрывается от крика, и, не выдержав, дала ему волю, вцепившись в перила. Ей было так мучительно больно от бессилия и от понимания, что она никто. Эти чувства разрывали Ригель, вызывая в душе невиданную ранее бурю. Дождь, кажется, усиливался, но она уже не ощущала ни холода, ни унижения, только какая-то ненависть возвышалась над всем, придавая ей невиданную энергию.
Но потом она вспомнила о брате, у которого оставалось так мало времени, и, нащупав под ногами палочку, трансгрессировала домой. Шатаясь, Ригель аккуратно посмотрела во внутрь гостиной, в которой все еще горел свет, и увидела, что Маркус внимательно смотрит в окно, сгорбившись.