— Часто нас называют народными умельцами, вроде и почетно. А если вдуматься, этим принижается наше дело до уровня пустячного ремесла. Лапти сплесть или дугу согнуть — тоже уметь надо. Вот и получается, хотя мы себя и называем художниками, а дело-то наше к обычному ремеслу приравнивается. Как ни прыгай, а выше умельца не прыгнешь.
— Ну, зачем так? Вы неправы. Вас же общественность признает как художников.
— Слов нет, любое дело на ремесле стоит, в том числе и наше. Но весь вопрос в том, чего в нем больше — ремесла или искусства? А отсюда и оценка дела нашего должна исходить.
— А вы как думаете?
— Нам, кто работает давно, ясно, что в нашем деле больше искусства, чем ремесла. Но не все это понимают, а отсюда и подход к делу как к ремеслу. Как бы это точнее выразить? Чем больше — тем лучше.
— Здесь следует вас поправить: больше и лучше.
— Да, в этом весь вопрос.
Я понимаю, мы должны работать, чтобы фабрика прибыль имела и авторитет, как говорят — «знак качества».
А за счет чего, за счет уменья только? Для качества и душа нужна. А в погоне за количеством для души-то и времени не остается. Отсюда и получаются вещи торопливые, ремесленные и часто бездушные.
— Вас-то, Александр Дмитриевич, за качество никто не попрекает. Наоборот, качество массовой продукции на вас, мастерах, держится.
— Я говорю о другом. Для самого искусства прибыли не получается. Оно должно развиваться, а не принижаться до уровня простого ремесла. Для творчества времени не остается. Его глушит ремесленность, а это опасно. Наше дело интересно тогда, когда в нем есть душевная теплота, откровение. Все это волнует. Можно же лучше. И сумел бы, если бы творческая инициатива поддерживалась по-настоящему. А так, придешь с работы домой, уже выдохся; и так каждый день. А сделать что-то творчески зрелое хочется. Вот для этого и ждешь выходных дней. А тут еще дела домашние накопились — то ремонт, то огород, да мало ли каких дел! Вот такой натюрморт получается...
Александр Дмитриевич заботлив. Его прибранный домик стоит в привольном месте — на берегу реки Мстерки. Иногда в летние погожие дни или вечера выйдет художник на набережную, как-то тихо, осторожно ступая, походит по зеленой траве-мураве, посидит немного у калитки среди тенистых молодых липок и так же тихо уходит к своим заботам.
«У каждого своя радость. Для меня такой радостью является летний месяц июнь — месяц роста, цветения и длинных, длинных дней. Хорош месяц май, но это пока пробуждение», — так говорила она.
Мы вспомнили об этом потому, что не забыли и никогда не забудем двадцать второе июня 1941 года. В этот роковой день оборвались радость и счастье миллионов людей на земле. Потом долгие годы — дни и ночи — боролся наш народ за счастье. Тогда личное сливалось с общим, всенародным, чтобы потом, только потом вернуть себе право на свое личное счастье. И вот теперь мы говорим о счастье каждый по-своему, вкладывая в это понятие свой смысл. Можно жить «Иванами, не помнящими своего родства». А можно жить, соизмеряя свою жизнь с судьбами Родины, своего народа.
Потом мы говорили, что месяцы года не совпадают с погодными условиями, равно, как и человеческая жизнь не всегда благополучна; что в этом году месяц июнь, вопреки прогнозам, оказался на редкость дождливым.
Вот уже который день идет обложной дождь, а я сижу и пишу. Слезятся окна стекающими ручейками дождинок. На улице бродят мокрые овцы, смачно щиплют такую же мокрую траву. Дождь все идет и идет, а я сижу и пишу. Мне приятно пребывать в трепетном волнении. Почему бы это? Я думаю о том, что есть люди особой увлеченности, которые отдаются делу целиком, без остатка. По призванию сердца и души чем-то жертвуют в личном ради общего.
Мы говорим о художнице Антониде Михайловне Овчинниковой. Она талантлива. Жизнь ее обеспечена, и она могла бы жить в сторонке от суеты сует, оставшись наедине с личным счастьем.
Но она отказалась от прямой дороги, а пошла извилистым проселком — в художественную школу учить трудному счастью художника, пробиваться через многие преграды на пути к детским сердцам, прививать им любовь к искусству. У нее нет педагогического образования, но у нее есть призвание учителя, жизненный опыт и чуткое сердце матери. Своих детей она уже поставила на ноги — дала им высшее образование. Пришла в школу, чтобы поставить чужих детей на жизненный путь. А чужих ли? Своих — советских — детей.
А. М. Овчинникова. Ларец «Хоровод». 1958
Антонида Михайловна преподает миниатюрную живопись. Она ищет заветную тропинку к сердцу каждого, учит труду и жизни. Часто урок труда начинается с разговора:
— Как живешь, Юра? — спрашивает наставница.
— Нормально, — отвечает воспитанник.
— Как здоровье мамы?
— Нормально.
— А как дело с учебой в школе рабочей молодежи?
— Нормально, — бесстрастно и односложно отвечает ученик.
— Все у вас нормально и в то же время уныло как-то, никакой радости, даже огорчений нет. Автомат-машина и та ломается, а у вас все без поломок. Так в жизни не бывает, и не такой вы равнодушный на самом деле. Поговорим об этом сегодня после занятий, а сейчас начнем урок. Она подходит к каждому ученику, смотрит работу, сравнивает, сличает с образцом старого опытного мастера. Кого-то согреет добрым словом, кому-то сделает замечание, а к кому-то сама садится и показывает, как надо делать. Увлекаясь, рассказывает о сложном технологическом процессе мстерской живописи, о творчестве художника. И так каждый день, из года в год рассказ для одного становится рассказом для всех. Сдерживая себя, волнуется. От чего бы это?
— Кажется, опытный мастер, умудренный опытом жизни, и вдруг такое, — иной раз заметит коллега по работе.
— Не могу, понимаете, не могу! Как же не волноваться, когда нашим делом является искусство, а труд наш — сплошное творчество? Традиционный канон нашей живописи без души попять невозможно, а что касается человеческой нравственности, морали, как же здесь обойдешься без волнения? Не могу!
В этом коротком и многозначном отрицании вскрывается весь ее характер. Настоящее хорошее человеческое волнение нельзя запрограммировать. Тем более занять его у кого-то. С ним надо родиться. Оно возникает от глубокой заинтересованности делом всей своей жизни. И только такое волнение большой щедростью души передается детям. Ища откровения — доверься сам. И возникает доверительный разговор от сердца к сердцу.
— Вот, поговорила с Юрой, и что бы вы думали? Открылся, да как! Приходит как-то утром на занятия и говорит:
— Антонида Михайловна, красота-то какая — все кругом цветет! — А у самого глаза горят возбужденно.
У нас яблоня в огороде расцвела, как невеста фатой покрытая. У подножья яблони одуванчики расцвели, как будто она в золотых туфельках.
— Сказал он это, и на меня радость нахлынула, комочком к горлу подкатила. Только и успела сказать ему: молодец! Заволновалась, и чувствую, что больше ничего не скажу. А яблоня эта целый день у меня в глазах стояла, и на душе праздник был.
— Красиво! — восхищенно сказал Лев Николаевич — преподаватель школы.