Вошли в один из хороводов. Он изредка смотрел в ее усталые, грустные глаза и не знал, что сказать, а она молчала и упорно избегала его взгляда.
Тогда он вывел ее из хоровода, и они пошли вдоль Волхова.
Шум гуляния постепенно стихал за спиной, одурманивающе пахла полынь, цеплялся репейник, а они шли и молчали.
Наконец Мстислав выдавил:
– Ну?
Она как-то обиженно:
– Что – «ну?»
– В чем дело?
– Что – «в чем дело?»
Получалось глупо, но Мстислав не мог придумать нужных слов.
Наконец нашелся:
– За что обижаешься на меня?
– Ни за что...
– Я же вижу.
– И ничего ты не видишь...
Мстислав не знал, что говорить, помолчал и нерешительно взял ее за руку, и вдруг увидел, что грудь ее часто-часто подымается, а на глаза навертываются слезы.
– Росава, – позвал он, – Росава...
Она обернулась, полными слез большими глазами смотрела на него и вдруг упала ему на грудь, и зарыдала, а он в беспамятстве гладил ее по волосам и повторял: «Росава, Росава...», а она смеялась и плакала на его груди радостными слезами. А потом спросила, стеснительно заглядывая в лицо Мстислава:
– И ты больше не будешь ухаживать за Даренкой?
– Я, за Даренкой?
– Да.
– За какой Даренкой?
– За Ярия...
Только тут Мстислав понял все.
– Росава, какие мы глупые, Росава, – говорил он, целуя ее солоноватые от слез щеки, глаза, губы, – какой я глупый, Росава, какие мы оба глупые!..
В ту ночь они до рассвета просидели на скамеечке возле какого-то дома. Сидели, тесно прижавшись друг к другу. Росава полностью доверилась Мстиславу и, обычно замкнутая и сдержанная, рассказала всю свою жизнь. В каком-то сражении, которых на Руси было много за последние годы, потеряла отца, мать вышла за другого, а ее отдала на воспитание тете. Тетя ее обучила многому – и шитью, и кружевоплетению и даже научила читать и писать[1], но часто попрекала, что «вырастила» и «выкормила» ее.
Однажды Росава сильно заболела, тетя уже не верила, что выздоровеет, попросила мать прийти, но та даже не ответила.
– Я поняла, что должна сама пробивать себе дорогу в жизни, – говорила она, и ее глаза сухо блестели в ночи. – Никто мне в этом не поможет, никто на всем белом свете!
– А я? – возражал ей Мстислав. – Я люблю тебя и буду твоей защитой; что бы ни случилось.
– Ты – князь! Это пока за тебя правят другие, и у тебя полная свобода. А вот пройдет какое-то время, женят тебя на княжне или заморской принцессе, и ты забудешь про меня, – говорила она, прижимаясь теснее к нему.
– Никто на Руси не может притеснить своего дитя к насильственному браку! – уверенно отвечал Мстислав. – На этот счет издан Устав великого князя Ярослава Мудрого, деда моего, не препятствовать воле юноши или девушки.
– Мало ли чего написано...
– Ты мне веришь? Нет, Росава, ни на ком я не женюсь, а только на тебе!
– А Вавула говорит, что нам никогда не быть вместе. Погуляешь и бросишь.
– Почему?
– Потому что ты княжич.
– Ну и что – княжич? Разве мало князей женятся на любимых девушках из простых семей!
– Кто, например?
– Ольга была сельской жительницей. Ее князь Игорь во время прогулок возле Пскова увидел и влюбился. А потом какой она великой княгиней стала! Мудрая управительница, каких бы побольше на Руси!.. Или Малуша, мать князя Владимира Святого!
– И что, я тоже могу стать княгиней?
– Конечно, станешь. Кто нам может помешать?
– А вот Вавула сказал...
– Вечно он недовольный ходит, этот Вавула. У него вид такой, будто все ему чего-то должны. Слова доброго от него не услышишь. А с чего у вас разговор зашел про нас с тобой? Он ухаживает за тобой?
Росава немного помялась, ответила неохотно:
– Есть немного.
– И давно?
– Давно. Года два уже. Скучно мне с ним. Говорить не о чем. Молчит он все больше.
– Ну и пусть молчит. Нам-то с тобой какое дело?
Не прошло и недели после этого разговора, как в Новгород явилось посольство во главе с боярином Яромиром. Мстислав был приглашен в гридницу, где проходил торжественный прием доверенных Владимира Мономаха.
Яромир, большой, пузатый, с ласковыми глазами, обнял князя новгородского, шумно дыша, говорил растроганно:
– Мальцом, малым совсем видел тебя в последнюю встречу. А теперь гляди какой вымахал! И на отца стал похож, ну прямо вылитый Владимир Ярославич! Привык, освоился в Новом Городе? Не скучаешь по Чернигову?
– Иногда вспоминаю, – с запинкой отвечал Мстислав, смущенный таким напором чувств со стороны боярина, которого успел позабыть.
1
Многочисленные берестяные грамоты, найденные в Новгороде, указывают на то, что грамотность не была привилегией только правящих кругов; ею владели многие ремесленники и крестьяне, и в этом Русь далеко опережала Западную Европу, где порой герцоги и графы были неграмотными.