Среди зрителей послышался смех. Кто-то закричал, подбадривая Василия. Улыбнулся и Мономах — он любил воинские потехи. Алёша снова кинулся на Василия, пытаясь достать затрещиной, но тот присел. Руки дружинника загребли пустоту, он не сумел остановить замах, а Василий, выпрямившись, выбросил руку, — и Алёша едва устоял на ногах от сильного удара. Схватился за лицо, щупая нос, — и вдруг улыбнулся.
— А сестрицы ли нет у тебя? — спросил он.
— На что тебе сестра?
— Уж больно леп ты. А кабы была у тебя сестра, да так же красива, — быть бы ей первой боярышней в моём Ростове аль в самом Киеве.
— Уж не за тобой ли замужем?
— А хошь бы и так.
— Что ж, Алёша-ростовец. Сумеешь меня одолеть — сам до терема моего провожу. Там поглянешь, есть ли у меня сестра и какова она на вид!
— Гляди, Алёшка, — со смехом выкрикнул кто-то из дружинников, — как бы не прогадать!
— Да и ты держись, Василий, — поддержали его. — Алёшка у нас бабий прелестник!
— Не видать ему моей сестры! — отозвался парень.
Выпрямившись, он подпустил Алёшу совсем близко, и когда тот уже нацелился сбить шапку, встретил его пинком, от которого дружинник согнулся пополам и рухнул на колени, хватаясь за отбитое место.
Зрители зашумели. Не всем пришлась по нраву эта победа. А Василий как ни в чём не бывало повернулся к Владимиру Мономаху и поклонился:
— Доволен ли ты, светлый князь? Аль ещё тебя потешить?
Двое приятелей Алёши сразу шагнули вперёд:
— Дозволь, княже!
— Дозволяю, — кивнул тот.
Василий бросился к своему коню. Его уже держал в поводу коновод — молодой, совсем ровесник боярину. Он с тревогой придвинулся ближе, зашептал что-то, но Василий с улыбкой похлопал парня по руке:
— Не журись, Валдис. Сумею выстоять!
Дружинники, прикрываясь щитами, стали поочерёдно заходить с боков Василию, но тот, поигрывая лёгким топориком, не давал приблизиться. Ловко ускользая от мечей, он всяк раз оказывался за спиной то у одного, то у другого. Всем — и князю Владимиру в том числе — было видно, что он мог ударить противника в спину, но не делал этого: всё ж таки потеха, а не бой.
Потом он вдруг подпустил одного дружинника к себе, поднырнул под меч, оказавшись прижат к щиту, рукоятью топорика отвёл меч в сторону, зацепил край щита, открывая напряжённое лицо воина, и ткнул в него клевцом (здесь — заострённый зубец на обухе топора. — Прим. авт.)
— Убит. — Он тут же откатился в сторону, потому что второй воин спешил на помощь первому. Пнул его щит, вынуждая дружинника отступить, а потом двумя сильными ударами выбил меч из его руки и рубанул по щиту. Воин еле успел закрыться — ибо новый удар был нацелен ему в лицо.
— Добро. — Владимир вскочил с постланного наземь ковра. — Одолел вас Василий-боярич. — Он поманил к себе тяжело дышащего парня. — Видал я молодцов, так же ловко управлявшихся с топором. Ты новгородец?
— Угадал, княже.
— А отец твой кто?
— Помер боярин Микула, когда я совсем мал был. Один я у матушки.
— Вижу, доброго сына вырастила мать твоя. Хочешь в дружину, Василий Микулич?
— Нет, — мотнул тот головой. — Не за тем я в путь пускался.
— А чего ж ищешь?
— Время придёт — скажу, а пока не пытай, князь. — Боярич улыбнулся, да так, что у Владимира почему-то сжалось сердце.
— Ну что ж. Тогда, — Мономах глянул на своих бояр и дружинников, — будь мне гостем!
Василий улыбнулся ещё шире и мигом вскочил в седло. Жеребец под ним заплясал, выказывая норов, но, укрощённый привычной рукой, едва охота тронулась в путь, пошёл широкой ровной рысью.
Поравнявшись с Василием, Владимир Мономах некоторое время смотрел на рысящего жеребца.
— Добрый конь у тебя! Откуда такой?
— Батюшка, когда живой был, жеребёнка из ляшских земель вывез. Тот вырос в доброго коня, а это — его племя. Я сызмальства скакать люблю — по-над Волховом у нас заливные луга. Там любо-дорого промчаться!
— Ия скачки люблю, — подхватил Мономах. — В юности, бывало, из Чернигова к отцу в Киев за день доскакивал — только коней менял. Не желаешь скачкой потешиться?
Василий уже понял, что его испытывают. Он окинул берег реки, вдоль которого ехала охота. Луговина пестрела островками кустарников, виднелись небольшие балки и группы деревьев.